Серебряная клятва - Екатерина Звонцова Страница 2

– А правда, что огонь Ледяных Вулканов каждый год очищает их землю от скверны, и потому они почти не знают болезней и живут по сто лет?

– Правда. Как и то, что если кто-то не поднимется в высокогра́ды на время Великих Извержений, огонь съест его, не оставив даже пепла.

– А правда, что, очистив землю, огонь делает её тёплой и плодородной, и там всходят лучшие хлеба, овощи, ягоды, и собирают там иногда несколько урожаев в год?

– Правда. Как и то, что всё, не собранное до извержений, огонь съедает, и в холодные года, если посевы не успевают вызреть, целые семьи гибнут от голода. Да ещё земля там каменистая, тяжко её возделывать…

– А правда, что дети там смолоду учатся лазать на вулканы, и спасаться от пламени, и сражаться, и потому в Свергенхайме – лучшие воины?

– Правда. Как и то, что, хотя с Гнева Воды прошли века, жителей в Свергенхайме мало. Чтобы пойти войной на самое крошечное Цветочное королевство, им пришлось бы уйти почти всем, оставить посевы и по возвращении – если проиграют войну и не получат земель, – голодать.

– А правда…

– Не пора тебе спать, Хельмо? – наконец не выдерживает старик, устало смеясь. – Что ты донимаешь меня? Ну что ещё ты желаешь узнать? Правда ли, что их доспехи куются на живом огне и потому так легки и крепки? Правда. Правда ли, что пьют они талую воду с кратеров спящих вулканов, и потому кожа их бела как снег, хоть и усыпана веснушками? Правда. Правда ли, что всё, о чём они мечтают, – клочок земли, где могли бы возделывать поля и пасти скот, но никогда не получат этой малости? Правда.

– Никогда, – повторяет мальчик. – Это несправедливо. Наш Бог однажды пожалеет их. Он ведь разбил Полчища Тьмы, спас проглоченные небесные светила. Неужели он не даст глупым дикарям кусочек земли?

– О мой милый Хельмо… Зачем ты так добр?

– Потому что они не сделали мне зла.

Старик с любопытством щурится.

– А если сделают?

Анфиль успевает поймать блики пламени в безмятежно-огромных серых глазах, успевает заметить и мелькнувшую улыбку – ровный оскал белых, уже полностью сменившихся зубов. Пружинисто и ловко юный Хельмо спрыгивает с парапета и без угрозы или бравады, плавным рассчитанным жестом опускает ладонь на рукоять кинжала, покоящегося в ножнах на поясе.

– А если сделают – пожалеют. Но пока хотел бы я с ними…

– Хельмо! Хельмо!

Раскатистая россыпь зычных голосов. Внизу, в чернильном сумраке, – пятна ярко-жёлтых масляных фонарей. Стража боярина Хинсдро, как всегда, ищет и, как всегда, знает, где найти убежавшего княжича. С крыши маяка он, покоряясь судьбе, уже поднимает свой, заточенный в особое, «царское» красное стекло, фонарь и зычно кричит:

– Иду! Прощай, Анфиль!

Звеня шпорами, он вприпрыжку сбегает по винтовой лестнице. Старик не провожает его взглядом – смотрит на тёмный горизонт, прислушивается. В прохладном воздухе, пронизанном звёздным сиянием, ему слышатся не только птичьи трели, не только топот стрелецких сапог, не только весёлые мужские голоса и звонкий голосок мальчика, знающего каждого дядиного человека по имени и приветствующего их как старших приятелей.

Есть ещё другое.

Кто-то поёт.

Там, вдали – за краем долины, за скалистыми грядами, за реками – кто-то сейчас поёт.

* * *

Далеко разносятся песни Свергенхайма – Пустоши Ледяных Вулканов. Сильны голоса её жителей – рыжих язычников с лицами белыми, как горный снег. Высоко возвели они города, спасаясь от злобы вечных своих соседей, изрыгающих пламя, с надменной высоты глядят на весь прочий мир, не давший им приюта. Никогда больше они ничего не попросят – так повелел, умирая, их последний вождь. И лишь песни напоминают им о том, что навеки потеряно, – песни да солнечные крапинки веснушек.

Каждую ночь матери Свергенхайма поют своим беспокойным, не привыкшим ещё к злой стуже младенцам, раскачивая тихонько плетённые из грубой шерсти, кусачие колыбельки. Песни те – о затонувшем острове, о единственном солнечном острове на самом краю Ледяной Гряды. О горячих его источниках. О болотах, заросших морошкой. О лесах, вырастающих выше гор, и о зверях с мудрыми взглядами колдунов. Остров весь тонул в цветах. Там вольно и спокойно жилось, там не было ни метелей, ни вулканов, ни голодных годов, и, казалось, так будет вечно. Но нет вечного, ничего вечного, не вечны даже боги.

Ища покоя и тишины, надежды и утешения, все матери Свергенхайма поют своим малышам эти песни. И качают колыбельки бледными руками, и глядят в заснеженную пустоту ночи, и смыкают ресницы, когда меркнет наконец злое, искристое северное сияние. И страшно то, что остров – настоящий остров, забытый ныне картографами, но когда-то слывший Ин-Сафран, Зелёной Жемчужиной в Снегах, – постепенно сам становится лишь легендой. Никто уже не верит, что он восстанет из глубин, что перестанет гневаться океан, затопивший Гряду, когда растаяли её ледники. Никто не верит…

А нового дома всё нет.