Город вторых душ - Рута Шейл Страница 2

На веранде вспыхнула лампа. Тут же появилась суетливая вырыпаевская мать: «Батюшка! Да вы проходите!»

Нырнув на заднее сиденье, Северьян достал оттуда расшитую золотом епитрахиль, надел ее на шею и солидно огладил ладонью. Самым щекотливым моментом было объяснить, почему он должен войти в дом один. «Хотите повидать своего мертвого супруга?» – не годилось. «Только он несколько изменился», – тоже не то. «Возможно, он попробует вас на вкус…» ^[3]

Всякий раз приходилось импровизировать.

– Я проведу ритуал… – начал он и откашлялся. – Изгнания. Видеть его вам ни к чему. Пока не разрешу, к дому не приближайтесь и в окна не заглядывайте.

Младший Вырыпаев сощурился так, что стал напоминать сушеный урюк.

– А вы нас, батюшка, тем временем… – Мать ткнула его локтем в бок, но жест эффекта не возымел. – Не обнесете?

Северьян вообразил, как он хватает с тумбочки старенький кинескопный телевизор и, путаясь в полах рясы, пытается пропихнуть его на улицу через форточку под вопли и тычки засевшего в доме Есми – когда б не Вырыпаевы, посмеялся бы. А так только растянул губы в смиренной улыбке и посмотрел на хозяина дома насколько сумел ласково.

– Ты, – будто дитяти неразумному, пояснил он Вырыпаеву, – помыслами своими не меня обижаешь, а беса ублажаешь. Есть охота – стереги свое добро, но бес, как меня увидит, от страха начнет по избе скакать и в тебя, маловерного, войдет. И уд твой после этого до самой смерти не встанет, – припечатал он для надежности.

– Господь, твоя воля… – охнула вырыпаевская мать и перекрестилась.

Вырыпаев сошел с лица и потупился, явно что-то обдумывая.

– А ты сам-то как, батюшка? Не боишься? – крикнул он, когда Северьян, решив, что разговор исчерпан, направился к дому. – Сам-то он как?.. – Это уже матери, потому что Северьян до ответа не снизошел.

– Да ему, чай, и не надо, – забубнила та. – А такой молодой еще, видный, девки небось вьются… Тяжко, тяжко. Господь, твоя воля!

Девки… Тут с одной-то не знаешь, как разобраться.

Дом встретил его запахом плесени и тиканьем часов. Северьян прилежно разулся, поставил ботинки бок о бок и в одних носках прокрался в единственную большую комнату. Шкаф-горка с сервизом, иконы, вязаные крючком салфеточки. Из кухни погромыхивало. Северьян по очереди задернул все шторы, выволок в центр комнаты табурет и уселся на него, поджав ноги. Потер небритую щеку, достал из внутреннего кармана, подшитого к рясе, фляжку, приложился к горлышку, подозревая коньяк, но внутри оказался виски. Еще лучше. Северьян кашлянул – горло простудно саднило.

– Благословен Бог наш всегда!.. – заблажил он поставленным голосом.

Эти, снаружи, наверняка прислушивались. Хорошо бы соблюсти хотя бы видимость чиносовершения.

– Хех, – крякнуло с кухни. Северьян не шелохнулся.

– Ныне и присно и во веки веков, аминь!

– Дристно! – нахально заявил все тот же голос. Следом появился его обладатель – Северьян заметил краем глаза, но виду не подал. Совершенно голый Есми пришлепал в комнату и развалился на хозяйской кровати, паскудно выставив на обозрение Северьяна вялый член.

– Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, иже везде сый… – забормотал Северьян, едва удерживаясь от смеха. Есми швырнул в него подушкой, но промахнулся. Северьян повторно приложился к фляжке и поддал смирения: – И вся исполняяй, сокровище Благих и жизни подателю, прииди и вселися в ны…

– Говны! – всхлипнул Есми и обнаглел окончательно – подскочив с ложа, принялся исполнять вокруг табурета, на котором невозмутимо восседал Северьян, довольно гадкий пасадобль.

– И очис… Очисти…

Есми скакал, выкидывая непристойные коленца. Северьяну стоило невероятного труда не замечать его кривляний: он из последних сил таращился прямо перед собой, но в конце концов не выдержал и расхохотался в голос. Есми замер в полупа и глядел на него с немым изумлением, как престарелый сатир, застигнутый с дудкой над столь же неюной девственницей.

– Эй, поп… Ты меня видишь?

Северьян утирал слезы. Есми присел перед ним на карачки и заглянул в лицо круглыми белесыми глазами. На его шее болталась петля с обрывком веревки.

– Видишь меня, что ли?

Вместе с осознанием этого к недоумершему Вырыпаеву-отцу вернулся стыд – метнувшись к кровати, он сдернул оттуда простыню и обмотал ею старческие чресла.

– Спасибо, – от души поблагодарил Северьян, усилием воли возвращая себе серьезность. – Так намного лучше.

– Да ты ж не поп. Ты вообще не человек. Кто ты такой?

Объяснять не хотелось – долго и муторно. И хозяева наверняка заждались.

– Я за тобой, – сказал он просто. – Сам пойдешь или уговорить?

– Только не бей. Пойду.

Окончательно присмирев, Есми скорчился в углу между шкафом и окном.

– Глянь сюда!

Северьян не сразу понял, что особенного он должен увидеть в растопыренной пятерне. Перстень этот дурацкий?

– Сноха, ведьма, со мной обвенчалась. Когда в гробу меня в лоб целовала, кольцо надела. Мне и себе. Теперь вот… При жизни от нее покоя не было, и после смерти, шалашовка, достала.

– Ой, да брось, – как от зубной боли, скривился Северьян и протянул руку ладонью вверх. – Давай его сюда.

Есми послушно начал стаскивать перстень с пальца. Тот поддавался туго, но все-таки шел. Едва заполучив вещицу, Северьян кинул ее в карман.

– Вот так. Делов-то.

– И все?

– Все. Пустое суеверие. Не бывает никаких ведьм.

Есми таращился на него как агнец, ведомый на заклание.

– Есть еще кое-что, – признался Северьян неохотно.

Вырыпаев-отец не перебивал и продолжал смотреть этим своим щенячьим взглядом. Уж лучше бы кричал, матерился, голым бы прыгал… а он сидит. Смотрит. И не жилось тебе, мужик. Чего тебе, мужик, не жилось-то?..

– Ритуал.

Каждый раз за этот «ритуал» себя ненавидел. Знать бы, кто вообще придумал такое изуверство над полумертвыми – заставил бы он этого демиурга самого себя… отритуалить.

– Будет больно?

Да уж не щекотно, хотя кто вас, полумертвых, знает. Выглядит отвратно, а как оно там изнутри…

– Обезболю, – пообещал он и открыл стеклянную дверцу шкафа.

Чашки нашлись только сувенирные – размером с наперсток и расписанные пастушками. Судя по слою пыли, едва ли ими часто пользовались. Северьян взял одну, дунул в нее, чтобы стала почище, и вылил остатки виски – хватило как раз до потертого золотого ободка. Достав из того же кармана мятый блистер, он вытряхнул в чашку одну таблетку. Пошипела, растворилась – и все.