Сумерки героя - Дэвид Геммел Страница 19

— Он землекоп, — невозмутимо сообщил Кисуму.

— Так нашему спасению способствовал землекоп?

— С краденым мечом раджни, — кивнул Кисуму.

— Где же ты его отыскал? — осведомился купец, глядя в глаза воину.

— Он был в числе разбойников, напавших на нас. Когда я пришел в их лагерь, все прочие разбежались, а он остался.

— Почему ты не убил его?

— Из-за меча.

— Ты испугался? — От удивления Мадзе Чау на миг забыл о хороших манерах.

Кисуму как будто ничуть не оскорбился таким вопросом.

— Нет, не испугался. Дело в том, что когда раджни умирает, его меч умирает вместе с ним. Ломается или дает трещину. Меч связан с душой своего владельца и уходит с ним в иной мир.

— Может быть, твой приятель украл его у живого раджни, который теперь его ищет?

— Нет. Ю-ю не солгал, говоря, что снял его с тела мертвого раджни. Я знал бы. Я думаю, меч сам избрал его. И привел сначала в эту страну, а потом и в наш лагерь.

— Ты веришь, что мечи обладают разумом?

— Я не могу вам этого объяснить, Мадзе Чау. Я сам начал это понимать лишь после шести трудных лет учения. Скажу как сумею. Вы давно спрашиваете, почему я согласился сопровождать вас. Вы пришли ко мне, потому что вам сказали, что я лучше всех, однако не ожидали, что я соглашусь покинуть Чиадзе. Не так ли?

— Так, — подтвердил Мадзе Чау.

— В то время у меня было много предложений. Как меня учили, я пошел в священное место и сел там, держа меч на коленях и ожидая указаний Всемогущего. Когда мой разум очистился от всех желаний, я стал размышлять о полученных мною предложениях. Дойдя до вашего, я почувствовал, как меч в моих руках потеплел, и понял, что должен отправиться в Кайдор.

— Значит, меч стремится туда, где опаснее?

— Возможно. Но я думаю, он просто показывает раджни волю Всемогущего.

— А эта воля неуклонно ведет тебя навстречу Злу?

— Да.

— Неутешительно. — Мадзе Чау решил, что с него довольно. Он не любил всякого рода волнений, а это путешествие оказалось чревато слишком многими событиями. А теперь выясняется, что само присутствие Кисуму сулит им новые приключения.

Выбросив из головы мысли о демонах и мечах, Мадзе Чау закрыл глаза и представил себе свой сад с ароматными цветущими деревьями. Эта мирная картина успокоила его.

Но тут у самых носилок землекоп затянул своим громким, ужасным, фальшивым голосом какую-то гнусную песню. Мадзе Чау мигом открыл глаза. Песня на грубом северном диалекте повествовала о прелестях и буйной телесной растительности доступных женщин.

У Мадзе Чау закололо за левым глазом.

Кисуму позвонил в колокольчик, носилки плавно остановились. Раджни открыл дверцу, соскочил наземь, и песня оборвалась.

— Так ведь там дальше самое смешное, — огорченно заявил громогласный олух.

Лалития была не из тех женщин, которых легко удивить. Уже к четырнадцати годам она знала о мужчинах все, что стоит знать, а ее способность удивляться истощилась задолго до этого. Осиротевшая и очутившаяся на улицах столицы в восемь лет, она научилась воровать, попрошайничать, убегать, прятаться. Ночуя под причалами в гавани, она иногда видела, как грабители волокут свои жертвы к воде, закалывают их и бросают трупы в море. Она слышала, как дешевые трактирные шлюхи обслуживают своих клиентов. Она наблюдала, как городские стражники собирают дань с этих женщин, а потом пользуются ими бесплатно.

Рыжеволосая девочка училась быстро. В двенадцать лет она уже возглавляла шайку юных карманников; они орудовали на рыночных площадях и платили страже десятую долю своих доходов, чтобы их не трогали.

Два года Лалития — Рыжая Хитрюга, как ее тогда звали, — копила свои заработки, пряча деньги в только ей известных местах. В свободное время она прогуливалась по темным улицам, подглядывая за богачами, пирующими в лучших тавернах города, и перенимала манеру поведения и разговора знатных дам, их томную грацию и скучающий вид, который они напускали на себя в обществе мужчин. Эти дамы держались всегда очень прямо, а двигались медленно, плавно и уверенно. Солнце никогда не прикасалось к их молочно-белой коже. Летом они носили широкополые шляпы с тонкими, как паутинка, вуалями. Рыжая Хитрюга смотрела в оба, впитывала и запоминала.

В четырнадцать лет удача изменила ей. Убегая от купца, у которого только что срезала кошелек, она поскользнулась на каком-то гнилье и растянулась на булыжнике. Купец поймал ее и держал, пока не явилась стража.

«На этот раз ничего не выйдет, Рыжик, — сказал ей один из солдат. — Ты обокрала Ваниса, а он важная птица».

Судья приговорил ее к двенадцати годам заключения. Она отсидела три из них в кишащей крысами тюрьме, а потом ее вдруг вызвали к начальнику, молодому офицеру по имени Арик. Стройный, с холодными глазами и слегка порочным лицом, он был по-своему красив.

«Я видел, как ты прогуливалась нынче утром у дальней стены, — сказал он семнадцатилетней узнице. — Ты не похожа на простолюдинку».

Рыжая Хитрюга использовала положенное ей прогулочное время для упражнений в манерах, которые переняла у столичных дам.

«Подойди поближе, дай на себя посмотреть, — велел он. Она подошла, и он отшатнулся. — Да у тебя вши». — «И блохи тоже, — хрипловатым шепотком ответила она. — Боюсь, моя ванна неисправна. Не пришлете ли слугу починить ее?» — «Разумеется, сударыня, — ухмыльнулся он. — Вам бы следовало раньше обратиться ко мне с этой безделицей». — «Да, следовало бы, — протянула она, приняв томную позу, — но я, право же, так занята».

Арик позвал стражника и велел препроводить ее обратно в камеру. Час спустя за ней пришли два солдата. Ее провели через всю тюрьму в крыло, где квартировал Арик. В купальном помещении стояла бронзовая ванна, доверху наполненная душистой мыльной водой. Рядом ждали две женщины-заключенные. Солдаты приказали Лалитии раздеться. Она скинула с себя грязное платье и села в ванну. Одна из женщин принялась отмывать ее рыжие волосы, другая скребла мочалкой кожу. Это было чудесно, и Рыжая Хитрюга блаженно зажмурилась, расслабляясь.

После омовения ей просушили, расчесали и заплели волосы, надели на нее бледно-зеленое атласное платье.

«Ты не привыкай к этому, милка, — сказала ей на ухо толстуха банщица. — У него девки больше недели не держатся — быстро надоедают».

Рыжая Хитрюга продержалась год, а в восемнадцать ее помиловали вчистую. Арик поначалу забавлялся ею, а потом начал обучать ее более сложным тонкостям благородного поведения. Свое помилование она вполне заслужила, ибо плотские желания Арика были весьма разнообразны и порой причиняли боль. В обмен на свою свободу она стала развлекать мужчин, приятелей, которым Арик хотел угодить, соперников, которых он желал использовать, врагов, которых он хотел уничтожить. В последующие годы Лалития, как стала именоваться Рыжая Хитрюга, обнаружила, что мужчины раскрывают свои тайны с большой легкостью. Возбуждение действовало на их языки и мозги с равным успехом. Умные и блестящие мужи становились детьми, жаждущими ей понравиться. Желая прихвастнуть, они выбалтывали ей самое сокровенное. Глупцы!