Минск 2200. Принцип подобия - Майя Треножникова Страница 19

Они всегда заходили через черный ход, предназначенный для слуг и незначимых просителей. Помимо того что Целесту не хотелось бы наткнуться на какого-нибудь расфранченного аристократа или пузатого чиновника в лаково-пурпурном мобиле и с целым выводком одинаковых, как канарейки в клетках, лакеев возле увенчанных позолоченным гербом-львом ворот, он заботился и об отце. Незачем лишний раз напоминать высшему свету, что сын Адриана Альены — нелюдь и «легальный убийца».

Иногда Целест размышлял, как бы принял отец весть о гибели первенца. Скорее всего, с потаенным, спрятанным даже от себя, облегчением. О мертвых говорят лишь добрые слова, и тем мертвецы противоположны Магнитам. Декстра однажды посоветовала отречься от родового имени: «Винсент и я отреклись лет двадцать пять назад, и не жалеем. В наших собственных довольно чести». Но Целест не желал перерезать единственную нить, связывающую с матерью и Элоизой.

Но и возле невзрачной низенькой калитки дежурило двое стражей. Один поспешно выбросил окурок, заметив гостей, из-под подошвы громоздкого сапога предательски сочился голубоватый дымок. Страж досадливо крякнул, увидев, что раздавил почти целую сигарету из-за рыжего сыночка хозяина — чертова Магнита да его напарника.

— Куда? — хмуро осведомился он у Целеста. Рассыльному или служке бы добавил пару крепких выражений, но «мутированных выродков» опасался.

— К сестре. — Целест смерил стража взглядом сверху вниз, благо рост позволял.

Рони пробормотал: «Извините» — и как можно незаметнее проскочил следом.

Когда-то особняк воспринимался дворцом — а особенно возносились ввысь своды мраморных стен, холодных даже в июльскую жару, а пестрые узоры на декоративных окнах чудились далекими, как звезды. Теперь Целест вырос, и разноцветные витражи мерцали, словно переспелые плоды на деревьях — высоко, но можно дотянуться. Иллюзия, однако приятная иллюзия.

«Но иллюзии — не ипостась воина», — улыбнулся он, поднимаясь по смягченным ковровой дорожкой ступеням.

Мелькнули лиловыми тенями слуги, умудряясь даже на довольно узкой лестнице не столкнуться с визитерами. Целест хорошо запоминал лица, однако лакеев отца невозможно было отличить друг от друга, словно их отливали из легкого алюминия, красили в нужный цвет и запускали шнырять по домам и улицам, кланяться и исполнять поручения.

«Если кто-то из них станет одержимым, и не определишь — который». — Целест тронул браслет и перепрыгнул через три ступеньки. Элоиза ожидала его… и Вербена тоже.

По просьбе девочек переоборудовали две комнаты — спальни раздельно, хотя можно перебираться друг к другу, а гостиная общая. «Дальней родственнице» не отказывали ни в чем, хотя порой Целест задавался саркастичным вопросом — потакали бы Вербене в каждом капризе, не стань она «богиней Виндикара и всей Империи Эсколер», или же постепенно статус ее упал бы до «приживалки»?

— Вы ползете как садовые улитки, — послышался сердитый голос, а затем Элоиза втянула обоих в свои владения. Вербена сидела на подоконнике и, похожая на русалку из легенд, расчесывала волосы; смуглая кожа казалась темно-медовой в свете гаснущего вечера. Она соскочила и кинулась к Целесту:

— Привет, — повисла на нем, подтягиваясь на цыпочках, чтобы чмокнуть в щеку. Целест отметил заколку— цветочный венчик, и обнял девушку. Все как всегда. Хорошо. — Так редко заходите… много работы?

— Вроде того. — Он скривился. — Не будем о ней, ладно?

— Да-да. — Элоиза поправила складку на элегантной темно-алой блузке. Она переросла привязанность к розовому и тотемным выбрала багровый. Цвет власти. Цвет открытого огня. — Мы не для того вас позвали, чтобы вы всякие кошмарики про одержимых рассказывали.

— Как скажешь, — выдохнул Рони, он жался к порогу, словно гостиная — бежево-алый уют, несколько кресел и стеклянных статуэток-подставок, вазы с цветами и пара элегантных безделушек, — была переполненной нейтрасетью темницей. Он попытался коснуться Элоизы, но та увернулась. — Все, что хочешь.

— Опрометчивые слова, мистик. А вдруг я потребую твою голову? — усмехнулась дочь Сенатора. Она прикоснулась лакированным ногтем к подбородку Рони, а когда отпустила — он подался назад и спрятался в кресло с ногами. «Теперь будет молчать до конца вечера», — Целест переглянулся с Вербеной.

Все так знакомо.

И это хорошо.

Он запрыгнул на подоконник и зажег сигарету собственным дыханием, вызвав короткие аплодисменты

Вербены и столь же короткое «выпендреж!» Элоизы. Вербена устроилась рядом, глаза ее сияли.

— Короче. — Элоиза выдержала театральную, а вернее, ораторскую паузу. — Мы тут придумали…

— …Чтобы я выступила перед Гомеопатами, — закончила Вербена.

Целест присвистнул. Выдохнул дым в распахнутое окно.

— Вы сидите, как сычи в дупле. Если выбираетесь, так только на облаву. А когда появляетесь среди людей… то есть, — Элоиза запнулась, но продолжила почти моментально, — среди обычных людей, многие относятся к вам предвзято. Можно понять, конечно, но это же неправильно! Я ведь не перестану называть тебя братом, Целест, оттого, что ты плюешься огнем или кислотой?!