Волчонок - Генри Лайон Олди Страница 19

— А что девочка делает?

Дед смеется. Он очень хорошо смеется. Подвижное лицо его делается мягким-мягким. Тысяча морщинок, две тысячи складочек. И все радуются. В углах рта, растянутого до ушей, пляшут веселые смешинки. Танцуют на кончике носа. Гусиными лапками разбегаются от краешков глаз. Марк любит, когда дед смеется. Любит, когда дед называет его парнем. Обожает, когда дед повторяет вечное Марково «Деда, а деда!» так, словно это волшебное заклинание. Деда-а-деда-а-деда…

Но сейчас Марк злится, потому что дед не отвечает на вопрос.

— Деда, ну деда же! Что девочка делает?

— Работает.

— Работает?

Пятилетний Марк изумлен. Он смотрит на девочку и ничего не понимает. А девочка совсем-совсем не смотрит на Марка. Она старше на четыре года. У нее рыжие косички с бантиками. И веснушки на щеках и переносице. А еще у девочки две высоченные лестницы. Она держит их руками. Если девочка отпустит лестницы, они упадут.

Девочка ловко карабкается по лестницам. Марк не знал, что так бывает. Теперь он знает, но не верит.

Тут какой-то подвох.

— Ты обманщик, деда! Разве это работа?

Работает папа. Он встает рано-рано, умывается, завтракает и уходит на свою станцию. Надолго, до позднего вечера. Работает мама. К ней в кабинет приходят тети с большими животиками. У теть в животиках сидят мальчики и девочки. Мама следит, чтобы никто не выпрыгнул раньше срока. Мама строгая, у нее не попрыгаешь. Работает воспитательница в детском саду. У нее много-много работы, потому что Марк балуется, и не только Марк. Работает водитель аэротакси, повар в столовой; генерал Ойкумена спасает Галактику — это вообще самая главная работа…

А девочка лазит по лестницам. Залезет, спрыгнет, улыбнется. Вверх, прыжок, улыбка. Ну еще поклон. Тоже мне работа!

— Деда, ты шутишь?

— Нет, парень.

— А как называется эта работа?

— Эквилибр на свободно стоящих лестницах.

— Квилибр? Бррр!

Девочка прилетела вчера, с родителями. А Марк — позапозавчера. Он вел себя хорошо и заслужил неделю у деда. Ферму дед купил недавно и еще не обжился здесь. «Конец карьеры» — так зовет дед ферму. «Старость» — зовет он ее. «Чулан клоуна», «Тихий уголок», «Богадельня» — у фермы сто названий, большей частью непонятных Марку. А еще тут есть река, а в реке — бегемоты, и дед водит Марка смотреть на них.

Девочка тоже любит бегемотов, решает Марк. Она закончит квилибр, и я отведу ее к реке. Бегемот разинет пасть, девочка испугается, а я — ни капельки. Он вспоминает, что одного его — даже вместе с девочкой — никто к реке не отпустит, и огорчается до слез.

— Марина сломала руку. — Ладонь деда ложится Марку на плечо. — Двойной перелом: в локте и запястье. Руку срастили, но она еще болит. Видишь? Когда Марина хватается правой рукой за перекладину, ей больно.

— Не вижу, — отвечает честный Марк.

— А ты приглядись.

Марк приглядывается. Трет глаза.

— Все ты врешь, деда. И ничего ей не больно. Вот, она улыбается…

— Ага. — Карлик Пак, бывший акробат, вспрыгивает на перила веранды. — Сто раз ага, лопни мои уши! У тебя острый глаз, малыш. Маринка улыбается!

Дед беззвучно смеется, сжав пальцы на Марковом плече.

— Ей больно, — вслух думает Марк. — Она улыбается.

— Вперед! — ободряет Пак. — Шевели мозгами!

— Когда мне больно, я плачу. Или злюсь.

— Ну! Еще шажок…

— Она улыбается. Потому что больно. Нет, не поэтому.

Марк размышляет. Впервые в жизни. Это мучительно — размышлять, искать решение. Ему вспоминается драка с врединой Помпеем. Помпей обижал девочку — не эту, с лестницами, а другую, из детского садика. Марк дал Помпею по шее, а Помпей — вот ведь дурак! — дал по шее Марку. Они катались по полу, пыхтя и стараясь оказаться сверху, а потом была равнина, укрытая снегом, костер, где калилось железо, а они все дрались, пятеро против пятерых, в доспехах, с оружием в руках, не в силах выяснить, чья победа, кто кого заклеймит, но равнина быстро исчезла в снежной круговерти, и пришла воспитательница Цецилия. Она разбранила драчунов, даже дала по попе, что делала редко. Клеймить друг друга нельзя, сказала воспитательница. Драться на клеймах нельзя. И сейчас нельзя, когда ваши клейма еще слабенькие, и потом нельзя, когда они станут сильными, а вы, забияки, — взрослыми. Помпилианцы не клеймят помпилианцев. Марку показалось, что воспитательница Цецилия чего-то недоговаривает, но он побоялся спросить. Нельзя, кивнул он. И вытер злые слезы. А вредина Помпей стоял и ухмылялся. Он и позже ухмылялся, когда родителей вызвали в детский садик. А девочка, которую обижал Помпей, сказала, что Марк — балбес. Что Помпей ее вовсе не обижал. И вообще ей Помпей нравится больше Марка. Она будет дружить с Помпеем, а с Марком не будет…

— Почему она улыбается, деда?

Дедовы пальцы сжимаются сильнее. Не пальцы — клещи. Марку больно. Я не буду плакать, думает он. Я не стану злиться. Я улыбнусь. Почему? Потому что дед, и Пак, и девочка, и мама девочки — вон она, у конюшни. Вредина Помпей тоже ухмылялся, хотя у него был разбит нос. Слушал выговор воспитательницы Цецилии и ухмылялся…

— Она улыбается, потому что на нее смотрят!

— Ура! — завопил Пак.

И сделал стойку на руках.

У карлика было чудесное настроение. Вчера, в пивном клубе, какой-то долговязый красавчик — явно приезжий — обозвал Пака лягушкой. И прибавил, что честная девушка удавится, а не ляжет под такую образину. Рядом с долговязым стояла честная девушка — из местных — и хихикала. На днях они с Паком весело провели время. Пак тоже захихикал, ухватил дылду за мотню и с презрением фыркнул. Дылда ударил с левой, потом с правой. Это была его ошибка. Пак здорово повеселился. Мало кто знает, сколько радости можно получить от неуклюжего дылды, двух кружек пива, полных до краев, одной метлы из ореховых прутьев и фартука честной девушки, одолженного на пять минут.

Пак знал.

Вернувшись на ферму, он рассказал о потехе деду Марка, а позже — самому Марку, из приличия опустив ряд деталей. Для этого карлик разбудил Марка глухой ночью, что строжайше воспрещалось. Они сидели на балконе третьего этажа — Марк на табурете, Пак, по обыкновению, на перилах — и зажимали себе рот ладонями, чтобы хохотом не разбудить весь дом.

Все равно разбудили, чего там.

* * *

— Улыбайся! — часто с тех пор повторял дед.

Это звучало как приказ.

— Скаль зубы, волчонок! Врагов это бесит.

И дед закуривал трубочку.

— А друзей? — рискнул однажды спросить Марк. — Друзей, дедушка?

— Друзей? — Дед размышлял в облаке дыма. — Друзей радует.

— Тогда почему ты не говоришь мне об этом?