Память всех слов. Сказания Меекханского пограничья - Роберт М. Вегнер Страница 18

Мужчина шевельнулся и застонал, а потом заперхал и захрипел. Наконец, фыркая и плюясь красными каплями, перевел дыхание, а потом перевалился на живот. И пополз: медленно, выбрасывая вперед правую руку, вцепляясь ногтями в землю и подтягивая остальное тело. Левая рука, почти отрубленная в локте, тянулась за ним следом, словно некий отвратительный плод, соединенный с плечом пуповиной сухожилий и клочьями кожи. Ее пальцы подрагивали, словно ножки насекомого.

Йатех прекратил чистить меч, встал и подошел к тому, кто еще минуту назад был актером, комедиантом, членом процветающей труппы. Придавил коленом его спину, приставил кончик меча к основанию черепа.

– Не двигайся, и все пройдет быстро.

Йатех не знал, может ли жертва его понять, но укол в шею, наверное, сказал все необходимое, поскольку мужчина замер и – о чудо! – прижал подбородок к груди, открывая затылок. Черный клинок гладко вошел между позвонками, перерезая спинной мозг и прекращая муки. Йатех вырвал оружие, энергично встряхнул и прошелся тряпкой по лезвию. Жест ненужный, поскольку к клинку из вулканического стекла кровь не липла. Как и все остальное. Но привычка позволяла занять руки и отвлекала мысли от других дел.

Всхлип справа приказал ему развернуться. Одиннадцать душ – четыре женщины и семеро детей – сидели посреди поляны, сбитые в группку, жались друг к другу и плакали. Глаза их наполняла смесь печали, шока и безумия; еще четверть часа назад у них были мужья, отцы, братья и кузены, а сейчас из всей Ошеломляющей Труппы Комедии Савероно осталась лишь дюжина членов с единственным мужчиной, который стоял на коленях перед той странной черноволосой девкой и дрожащими руками вручал ей оправленную в дерево книгу.

Йатех вернулся на свое место под стеной повозки, размалеванной летящими птицами, но садиться не стал. Во взгляде одной из женщин он видел рождающегося демона, обещание насилия, безумия, которое в любой момент могло подтолкнуть ее к чему-то безрассудному. Смотрел он на худую руку, что нащупывала нечто за пазухой.

– Какой из них – твой? – спросил он громко, притягивая к себе ее взгляд.

Да, он был прав, безумие и ненависть почти пришпилили его к повозке.

– Что?

– Ребенок. Какой из них твой?

Она указала на маленькую, пятилетнюю, наверное, девочку, которая смотрела вокруг глазами младенца: последние четверть часа лишили ее всего, может, даже разума.

– Смотри за ней. Она способна сделать какую-нибудь глупость.

Сунул меч в ножны и указал взглядом за спину женщины.

Та повернулась и побледнела. А потом склонилась вперед, медленно, словно подрубленное дерево, почти упершись лбом в землю. И застыла так, сотрясаясь от немого рыдания. Похоже, один из тех, кто пытался сбежать, был ее близким родственником.

Иавва вышла из-за купы кустов, как всегда, беззвучно, со своей инстинктивной непринужденной грацией. Словно заранее знала, куда поставить ногу, чтобы не треснула ветка, не зашелестела листва. Оба кинжала ее были в ножнах на бедрах, а короткая сабля – на поясе, но это не имело значения. Несколько минут назад она доказала, что даже с ножом у горла она в сотню раз опасней большинства воинов с оружием в руках. А теперь, возвращаясь к лагерю, показала еще, что бежать от нее тоже не имеет смысла.

Он внимательно смотрел на нее в поисках хотя бы следа усталости, злости либо гнева – хоть чего-то, что должен чувствовать человек, который только что вел смертельный бой. Ничего. С того момента. как они захватили ее в том мрачном замке, с момента, как Малышка Канна вплела в ее почти белые волосы прядку своих, черных как ночь, и дала ей имя, Иавва шла за ней, выполняя любой приказ. Но не отзывалась и словом; никогда, даже во время самого ожесточенного боя, она не издала звука громче, чем быстрое дыхание. Была она тихой, словно сама смерть. И настолько же действенной.

Он отвел взгляд от светловолосой убийцы и бегло осмотрел окрестности: семь повозок, два угасающих костра, растянутые между деревьями веревки с сохнущим бельем – идиллия. И только дюжина трупов мужчин и женщин портила вид, но случившееся здесь было ценой, которую они заплатили за свой выбор. Причем еще не завершенный.

Йатех и обе его спутницы поняли, что нечто не в порядке, уже когда приближались к лагерю. Навстречу им выбежали только дети постарше, лет восьми – двенадцати. И хотя они улыбались и показывали разные фокусы вроде жонглирования и акробатических трюков, движения их были нервными, а гримасы, кривящие лица, – искусственными. В лагере же, внутри круга повозок, хотя мужчины широко скалились, а управляющий всем старик приветствовал их, радостно раскинув руки и приглашая на ужин, они лишь утвердились в своих подозрениях, поскольку женщины удерживали малышей рядом с собой и не приближались, как бывало это раньше, к гостям.