Азиль - Анна Семироль Страница 18

— Всевышнего трудно удивить, Веро, — замечает он, и его зычный голос рокотом разносится по Собору.

— Но иногда удаётся, — возражает она. — Ты хочешь эту историю?

— Конечно. Как и любую из твоих историй.

Женщина скрывается в правом нефе и возвращается уже без кувшина. Садится на скамью рядом со священником, снимает ботинок, упираясь носком в пятку. Священник присаживается перед ней на корточки, расшнуровывает и снимает второй ботинок, бережно массирует маленькую, как у ребёнка, ступню.

— Ты рассказывай, — просит он, забирая обе её стопы в свою большую ладонь.

Женщина сбрасывает капюшон, поправляет светло-пшеничные волосы, собранные в строгую причёску, и продолжает:

— Однажды Бог очень устал. Терпение Его воистину безгранично, но от того, что тебя никто не слушает, очень легко утомиться и опустить руки. Он же тоже чувствует, раз мы созданы по Его образу и подобию. Он устал и решил начать с самого начала. Собрал все на свете ветра в один исполинский Ураган и обрушил его на мир.

— Веро, ты путаешь, — священник с укоризной качает головой. — Это был Потоп. Не ураган.

— Потоп был в другой раз. Я помню.

Она зевает, прикрывая рот ладонью. Он снова садится рядом с ней, и женщина укладывается головой ему на колени.

— Устала?

— Немного. Трудно весь день на ногах, — виновато улыбается она и повествует дальше: — Так вот. В то время жил один странный человек. Он любил этот несовершенный и неугодный Богу мир, любил его, несмотря ни на что. Каждую минуту своей жизни он считал подарком. Этот человек умел ценить мгновенье и видеть красоту там, где никто её просто не замечал. Он искренне считал мир уникальным.

— Я соглашусь с ним, — кивает священник.

— Если ты будешь перебивать, я запутаюсь и забуду, о чём говорила. Так вот. Человек. Маленький, обычный, неприметный человек с огромным сердцем. Он увидел Ураган, который приближался, неся погибель всему. И так велико было его желание спасти этот мир, что он превратился в миллиард бабочек.

— Откуда ты знаешь про бабочек?

— Ксавье! — укоризненно восклицает она.

Священник бережно гладит её пшеничные волосы, пряча улыбку.

— Бабочки. Я много читала про них, оттого и знаю. Миллиард самых разных бабочек всех размеров и существующих на свете цветов. Они поднялись в воздух, и Ураган втянул их в себя. Всех до единой. И расцвёл невероятным цветком, которого Бог прежде не видывал. И Всевышний увидел великолепие этого цветка, этих бабочек, красоту мира этого маленького незаметного человека и остановил Ураган. Мир, сам по себе способный на чудо, должен жить. Творец заслуживает прощения.

— А что стало с бабочками? Они же такие хрупкие, — хмурится священник.

Вероника вздыхает, возится, устраиваясь на жёсткой скамье поудобнее, молчит какое-то время. Поглаживания успокаивают, убаюкивают её. От пальцев священника пахнет сандалом.

— Я хотела бы закончить эту историю и не рассказывать дальше, но ты сам спросил, — тихо вздыхает она. — Хрупкие бабочки погибли. Их изломанные крылышки осыпали мир. Люди подумали, что это красиво. А Бог подумал, что это грустно.

— А что думаешь ты?

— Я думаю, что это справедливо. Как цена спасения целого мира.

— Как жертва Сына Божьего?

— Мы все — дети Бога.

И снова в Соборе воцаряется тишина. Вероника тихо дремлет, Ксавье осторожно поглаживает её по голове, стараясь не растрепать причёску, и задумчиво глядит вверх. Там, под самыми сводами церкви — небо. Звёздное небо, которого лишены все, живущие под Куполом в Азиле.

«Мы спрятались под Куполом от Божьего ока, — думает Ксавье. — Как под камнем. И полагаем, что Он не видит нас, и так мы спасёмся. Но Веточка права: мир, в котором люди не слышат голоса Бога в себе, может спасти только чудо. Мы почти двести лет сидим под камнем и ждём его, не понимая, что спасётся лишь тот, кто способен на чудо сам…»

Он смотрит на бледные щёки Вероники, слушает её спокойное дыхание. Слегка постукивает пальцем по её тонкому запястью.

— Не засыпай, Веро. За тобой вот-вот приедут.

— Я хочу, чтобы он загулял и забыл про меня, — бормочет она, не открывая глаз. — Так уже столько раз было… Я не хочу возвращаться.

— Я знаю, Веточка. Но есть такое понятие — «долг». Это превыше любых желаний. Я всегда рад тебе, но твоё место — там, в семье, рядом с дочерью.

— И даже когда придёт время…

— Не начинай, — мягко перебивает он. — Я не хочу, чтобы ты уезжала отсюда с тяжёлым сердцем.

Вероника ощупью находит его руку, кладёт ладонь себе под щёку и замирает.

— Дома я больше всего скучаю по прикосновениям, — еле слышно говорит она. — Простым человеческим прикосновениям, несущим тепло.

— А как же Амелия?

— Это дочь своего отца, — безжизненным тоном отвечает Вероника и умолкает надолго.

Из оцепенения их выводит резкая трель звонка. Ксавье поднимается и идёт открывать, Вероника со вздохом приступает к обуванию. Когда священник возвращается в сопровождении Доминика Каро, Вероника сидит на скамье такая, какой её все привыкли видеть дома — тихая, поникшая, похожая на собственную тень.

— Заждалась? — подмигивает ей Ники. — Иди в машину, мне надо переговорить со святым отцом с глазу на глаз.

Она послушно кивает и покидает Собор. Только убедившись, что входная дверь хлопнула, закрываясь за Вероникой, Доминик поворачивается к священнику.

— Отец Ланглу, благословите.

Правая рука поднимается в привычном жесте.

— Благословляю тебя, сын мой, — миролюбиво говорит священник. — О чём ты хотел поговорить?

Доминик оправляет сюртук, выдыхает коротко и решительно выдаёт:

— Отец Ланглу, мне нужно, чтобы вы обвенчали нас с моей девушкой. Пышной свадьбы не будет, этот брак по любви, а не по родительскому желанию.

Ксавье мрачнеет.

— Доминик, постой. Брак не одобрен родителями?

— Да. Но нет причины, по которой мы не могли бы обвенчаться.

Священник смотрит будто бы не на самого Ники, а сквозь него — и тот вопреки своему желанию продолжает:

— Моя невеста — девушка из Третьего круга. Отец Ланглу, нет закона, который запрещал бы этот брак! Все равны перед Богом! Разве не в любви счастье? В чём смысл выживать тут, в затхлом мирке, если не делать счастливым того, кого любишь, и не быть с ним рядом?

С каждым словом парень всё сильнее распаляется, в голосе проскальзывают истеричные нотки.

— Тише, Доминик! — вскидывает руки священник. — Я понял тебя, ни к чему горячиться. Если вы оба так хотите — будь по-вашему. Только я прошу ещё раз подумать о…