Ричард Длинные Руки - паладин Господа - Гай Юлий Орловский Страница 18

Терентон указал на тропку между деревьями.

— Это здесь… — сказал он. — Но я просил бы вас оставить здесь коней…

Гендельсон вскрикнул негодующе:

— Оставить коня? Ни за что!

Терентон развел руками:

— Как скажете. Тогда вам в Кернель верхом. Впрочем, вы так и собирались?

Гендельсон поднял угрожающе плеть. Беольдр перехватил его кисть, заставил опустить руку. Гендельсон подчинился, но сверкал глазами и показывал всем видом, что, не вмешайся брат короля, он бывсе здесь разнес во славу господа и его Богоматери.

Я соскочил с Черного Вихря. Бросил повод на сук.

— Я готов.

Гендельсон поколебался, с великой неохотой сполз с седла, хватаясь за него обеими руками. Перевел дух, сказал зло:

— Ну, и где?

— Сюда, — указал Терентон на тропку. — Только, сэр…

— Что? — спросил Гендельсон угрожающе.

— Железо, — проговорил Терентон очень неохотно.

— Что, — спросил Гендельсон ядовито, — верно говорят, что вся нечисть страшится железа?

Торентон развел руками.

— Сэр, на вас железа… хватит на рыцарскую хоругвь. У нас нет столько сил, чтобы все это забросить в Кернель. Хотя бы с частью надо расстаться…

Гендельсон побагровел.

— Никогда! Ни за что!.. Рыцарь я или не рыцарь?

Я посмотрел на хмурого Беольдра, снял шлем. Терентон кивнул с одобрением. Я повернулся к нему спиной, он понял, расстегнул ремни. Я освободился от панциря, снял тяжелые стальные сапоги. Тело сразу возликовало, запело. Я вздохнул всей грудью.

— Хорошо… Если нас доставят прямо в Кернель… то зачем тащить с собой столько железа?

Гендельсон сказал надменно:

— Рыцари не расстаются с доспехами с такой легкостью. Лишь простолюдины… Впрочем, я не хочу задевать простолюдина, странною прихотью женщины… видимо, за какие-то особые заслуги, посвященного в рыцари. Но теперь-то мы готовы?

Терентон смотрел на него с сомнением, глаза обшаривали Гендельсона с головы до ног, определяя вес. Я потащил через голову свой огромный меч, меч Арианта.

— Сэр Беольдр, я оставляю и это… Вы не бросите мою бедную лошадку здесь на растерзание? Со мной молот и кинжал. Этого больше чем достаточно. Но если надо, я даже разуюсь. Простолюдина это не позорит.

Беольдр кивнул, повернулся к Терентону. У того в глазах еще оставалось сомнение, он посмотрел на Гендельсона, вздохнул, сказал:

— Если вы готовы рискнуть…

Гендельсон сказал надменно:

— А что, все еще риск?

— И немалый, — ответил Терентон.

Беольдр насторожился:

— Почему? О большом риске речи не было.

— Железа много, — сказал Терентон и снова указал на Гендельсона, что походил больше на экспонат в историческом музее, чем на живого человека. — Я знаю, что сэр Ланселот не трус, он оставил бы все доспехи и даже меч здесь…

Лицо Гендельсона налилось кровью, он прорычал:

— Никто не смеет обвинять меня в трусости!.. Я отправляюсь в доспехах. Я рыцарь, а не… не…

Он задохнулся, подбирая оскорбительные слова. Терентон отвернулся и сделал нам знак следовать за ним. Я двинулся за ним сразу же; здесь под каменной стеной башни темно, а лунный свет, пробиваясь через кроны деревьев, по которым пробегает ветерок, превращает весь мир в сплошную камуфляжную сеть. Гендельсон, подчеркивая свое высокое происхождение и, наверное, бесстрашие, обогнал меня и пошел за оборотником в затылок.

Я тащился позади, ладонь то и дело дергалась к рукояти молота, так хотелось влупить в затылок этому железному болвану. Это что, начало протянувшейся на столетия борьбы между потомственными и пожалованными? Потомственные считают себя лучше уже тем, что у них — порода, они ж от знатного производителя, пожалованные молча демонстрируют размер мускулов, а король балансирует между этими двумя силами, ибо за потомственными — накопленные предками богатства, влияние, земли, замки, а за пожалованными — ум, отвага, сила, дерзание…

Терентон остановился, по лицу двигались темные пятна.

— Все, — сказал он. — Дальше… не останавливайтесь.

Гендельсон тут же встал, как вкопанный в землю железный столб.

— А когда же…

— Увидите, — ответил Терентон коротко.

Я хотел пройти вперед, но Гендельсон уловил мое движение, шагнул, загромыхав железом, пошел, пошел, раздвигая ветви. Каменная стена обрывалась, дальше были видны остатки полуразрушенной башни. От стены замка и до развалин протянулась блестящая дорожка. Она показалась мне застывшей поверхностью воды, потом просто зеркалом, но, когда Гендельсон вступил на нее и пошел, звякая рыцарскими шпорами, я с холодком по всему телу понял, что вижу нечто вовсе не из этого мира…

Мои ноги подгибались от волнения. Я нагнулся и на ходу хотел коснуться поверхности пальцем. В глаза ударил ослепительный свет. Я от неожиданности вскрикнул, выпрямился, но дорожка уже исчезла. Передо мной отчаянно размахивал руками и кричал Гендельсон. Под его подошвами мелькнула крыша замка, а затем далеко внизу поплыла серебристая шкура леса.

Голова закружилась, к горлу подступила тошнота и тут же отхлынула. Мои руки уперлись в упругие стенки. Они подались совсем чуть, тут же отпихнули обратно. Встречного ветра нет, хотя прет нас с приличной скоростью. Гендельсон все борется со шлемом, дрожащие руки пытаются приподнять, там что-то зацепилось, видать, за свиную морду, он все дергал кверху, хотя сейчас как раз бы опустить, отгородиться от всего ужаса…

Под ногами быстро ускользает серебристая равнина, покрытая кочками мха. Энергетическая капсула или магический шар несется со скоростью самолета. Кочки мха разве что для Гендельсона, я летал на самолете, знаю как выглядит лес с высоты десяти тысяч метров… Но если мы в беспилотном режиме, то и прибудем на такую же точно площадку. Это словно кабинка фуникулера. Только этот фуникулер включается на время парада планет… Значит, надо отдать камень и — спасибо-спасибо, никакого застолья, давайте медаль, и мы отбываем, такие люди везде нужны…

Гендельсон наконец снял шлем, побелел, взвизгнул. Я отвернулся. К счастью, под ногами ровный твердый пол, нечто матовое, но лучше не смотреть, все-таки мы не пернатые, а у обезьяны врожденный страх перед падением с дерева.

Далеко на горизонте начали подниматься серебристые пики гор. Луна освещала их холодно, но любовно. Лед искрился, горел белым огнем. Горы приближались, Гендельсон воскликнул:

— Слава тебе, господи!.. Это Кернель!.. Я вижу Кернель!..

Обручи, что сковывали мою грудь, лопнули, я вздохнул свободнее. Если так, то можно к утру и вернуться… Гендельсон рядом рухнул на колени, пол выдержал эту гору железной скорлупы с нежным сочным мясом внутри, а Гендельсон начал истово и громко молиться, стукаться лбом о силовой пол, все получалось беззвучно, если бы еще и молитву удалось заглушить…