Руки Геракла - Фред Томас Саберхаген Страница 18

– Огонь, Гер!

– Горящие стрелы?

– Нет. Когда ты отрубаешь голову, то если бы у меня был хороший факел, я бы мог подобраться к обезглавленной шее и прижечь ее. Может, тогда головы перестанут расти?

Пока мне ничего лучшего в голову не приходило.

– Отлично. Надо попытаться. Но держись подальше от моей палицы, когда будешь бегать вокруг со своим факелом. – И я несколько раз на пробу взмахнул новой палицей.

– Мог бы и не говорить.

По счастью, некоторые стволы были от природы достаточно сильно пропитаны смолой, чтобы хорошо гореть, так что у нас появилось несколько славных факелов.

Я думаю, что Энкид вряд ли пережил бы следующую фазу сражения, если бы изрядно помятое чудовище не стало заметно медленнее передвигаться. Это стало понятно, когда мы снова схватились. Прыгнув в болото, я опять стал бить своего противника. Я подумал, что удары, пришедшиеся по туше чудовища, а не по его головам, привели к каким-то внутренним повреждениям, так что гидра двигалась все более вяло. Наконец-то я увидел, что сражение идет к концу, и больше уж у меня не было желания отступать. Я упрямо сносил головы, а Энкид с горящей головней в руке бросался вперед и тут же прижигал свежий обрубок. Как мы и надеялись, это оказалось успешным способом не давать головам вырастать снова.

Шло время, и день стал клониться к закату, яркий свет его начал тускнеть, и даже чудовищная живучесть гидры иссякала. Тварь распростерлась на земле в грязи прямо на грани берега и суши. Она была беспомощна, едва приподнимала две оставшихся головы. Остальные шеи волочились по липкой грязи. Головы больше не вырастали, большинство шей оканчивались обожженными обрубками. Тварь из последних сил пыталась уползти в болото, но мы не собирались отпускать ее живой.

Теперь глаза уже всех голов, кроме одной, затуманила смерть. Наконец, когда мой страшный противник был окончательно обездвижен, я отбросил дубинку. Взяв один из наших неказистых ножей, я с трудом отрезал последнюю голову. Энкид быстро прижег обрубок факелом. Затем он вскинул руку и испустил долгий, ликующий вопль.

Мгновением позже я, наступив ногой на чешуйчатое тело, поднял вверх отрубленную голову Гидры. Это была та, что находилась в самой середине, та самая, которую считали бессмертной, – и правда, ее глаза все еще горели жизнью, а челюсти продолжали щелкать. От зрителей, стоявших в отдалении, послышались приветственные крики, а затем вдруг воцарилось благоговейное молчание.

Эта тишина обеспокоила меня.

– Что с ними? Ведь тварь, которой они так боялись, мертва, им бы прыгать от радости. Почему они хотя бы посмотреть не подойдут? Только не говори мне, что где-то тут ползает ее супруг!

Энкид некоторое время смотрел на молчаливых наблюдателей. Наконец он сказал:

– Они не идут сюда, но и домой не возвращаются, Гер. Сдается, они боятся уйти. Мне кажется, они не другой гидры боятся. Они боятся тебя.

– То есть как это – меня?

– Они смотрели на битву и видели, что ты сделал. Они могли слышать звуки ударов. Теперь они боятся тебя почти так же, как и ее.

– Но я же не собираюсь причинять им вреда!

– Но они все равно боятся тебя, Гер, – сказал мой племянник. Я не знал, что на это ответить, и пробормотал что-то себе под нос.

Через несколько минут мы закопали голову, все еще слабо шипевшую и заглатывавшую воздух, на суше, под огромным камнем. Потом рассказывали, что стрелы, смоченные ядовитой кровью или желчью твари, наносили неизлечимые раны. Может, оно и так, но это были не мои стрелы. С того самого дня, как я бесполезно стрелял во льва, я редко пользовался луком.

Как раз когда я ставил камень на место, меня снова позвал Энкид, на сей раз более спокойным голосом.

– Смотри, Геракл!

Вроде бы наконец один из зевак осмелился приблизиться. Это был мужчина, стоявший в другой лодке, хотя я не могу точно сказать, откуда взялись и он, и его лодка. Он словно бы появился из ниоткуда в мгновение ока, возникнув в каких-то тридцати ярдах от нас, гораздо ближе, чем стояли к нам остальные. Высокий, одинокий, он вел свою маленькую узкую лодку к нам, отталкиваясь шестом.

Я думал, что он причалит прямо перед нами, но он остановился, не приближаясь к берегу, а мы стояли на берегу. Он совершенно без усилий держался прямо, а лодочка его ни разу не покачнулась. Одной рукой он держал шест, погруженный концом в илистое дно болота.

Совершенно не глядя на Энкида, высокий незнакомец впился в меня взглядом серых глаз. Свет опускающегося солнца проник под край его широкополой шляпы, и мне показалось, что у него надо лбом виднеются маленькие крылышки. Но все равно что-то мешало мне рассмотреть его как следует.

– Привет тебе, Геракл, сын Зевса!

Голос нашего гостя словно бы отдавался слабым эхом – я никогда ничего подобного не слышал. На миг он напомнил мне голос бычьеголового мужчины из моего сна, только звучал он по-другому.

– Привет и тебе, господин, – помедлив, ответил я. Незнакомец был одет в длинное одеяние из какой-то тонкой гладкой ткани. Помню, я подумал, что никогда не видел такого платья. Оно почти полностью окутывало его широкоплечую фигуру, но мне казалось, что телом он могуч. Поначалу я решил, что он молод, затем – что стар, затем он снова показался мне молодым. А потом я уже даже и не знал, что думать.

Я видел и других людей столь же высоких, а то и выше. И все же я почему-то с самого первого мгновения нашей встречи был уверен, что впервые в жизни вижу бога. Мой племянник, который почти в то же самое время пришел к такому же выводу, утратил свою обычную наглость и попытался спрятаться у меня за спиной. Я никогда не видел Энкида в таком волнении. Он что-то скулил – но я не понимал слов. Я положил ему руку на плечо и заставил стать перед нашим гостем. Но, наверное, мои усилия пропали даром – бог по-прежнему не обращал внимания на моего юного помощника.

Гулкий глас божества пронесся над болотом.

– Геракл, у меня есть для тебя поручение. Возьмешься ли?

Несколько мгновений я не мог дать ответа. Я был ошарашен тем, что бог явился говорить со мной, но, думаю, будет честно сказать, что я был не так уж и сильно потрясен. Может, гордыня моя была глупа и причиной ее было мое невежество и, как закономерное следствие, самоуверенность, но, как бы то ни было, все это выросло не на пустом месте.

– Ты знаешь мое имя, господин, – сказал я, – но я не знаю твоего.

Нашего гостя моя наглость не покоробила.

– Смертные называют меня Гермесом. Или иногда Меркурием, Вестником. Ныне я пришел именно как вестник.

Шест, которым Гермес удерживал лодку, вдруг превратился в длинный жезл, вроде как у глашатая. Единственным отличием было то, что его обвивали две змеи, и я припомнил, что его вроде бы называют кадуцеем. Лодка теперь была ближе к берегу, хотя я не заметил, чтобы она двигалась.