Тень Аламута - Андрей Басирин Страница 18

Крик застрял в горле Марьям. Девушка вцепилась в сверток, прижимая к груди. Вот и всё… Сама напросилась.

— Да ты боишься меня, что ли? — удивилась ведьма. — Подойди, девочка, не страшись, — и она вытянула руку.

Марьям робко коснулась ведьминой ладони. Пальцы призрака оказались теплыми, мягкими. Ведьма придвинулась, и чересполосица теней омыла ее лицо, унося наваждение.

Незнакомка смотрела с материнской любовью. Мать Марьям умерла при родах — откуда ей знать, как она смотрят? И вот теперь… теперь…

— Это… ты… мама?..

— Да, девочка моя. Я мать всему, что вышло из лона женщины. Всему, что явилось в мир сквозь врата боли. Доверься мне, милая, я исцелю твои раны.

Сколько людей искали доверия Марьям! Рошан, Хасан, брат его. И что же?

Чем кончилось всё?

— Дай мне что принесла, девочка. Это Мара научила тебя?.. Верная дочь моя… Один ум, одна судьба. Дай же!

Торопливо, словно боясь передумать, Марьям протянула ведьме живой сверток. Удивительно, что ребенок молчит. Маком его опоили, что ли?.. Женщина в саване приняла сверток благоговейно, положила у ног своих. Золото же в пыль бросила:

— Погань, ядом пропитана. Кровь за него покупают и горе!

К счастью, у Марьям нашлось немного серебра. Его хозяйка могил взяла.

— А теперь отдай мне, дочка, то, из-за чего пришла.

Вот оно, главное… Теперь не убежишь. Рубеж пройден.

— Вот… — девушка робко протянула перстень. — Возьми, мама…

Тонкие пальцы обхватили темный ободок. По коже ведьмы зазмеились искры — солнечная сила, заключенная в золоте, вступила в единоборство с лунной. И — проиграла.

— Вижу. Узнаю… Человек, что носил это, богат и знатен. Высоко сидит, орел степной, да?.. И не прочь полевку закогтить.

Марьям не ответила.

— А чего же ты, дочка, сама хочешь? Мести? или счастья?

— Сча… стья… — Губы Марьям не слушались, но она всё-таки произнесла: — Чтобы он… чтобы мое… Чтобы мужем стал.

— По слову и сбудется. По доверию и любви. — В руке ведьмы блеснул нож. — Хватит ли у тебя силы преступить через кровь? — Сверток у ног ведьмы зашевелился. — На что ты готова ради справедливости?

Девушка облизала пересохшие губы. Ей вдруг показалось, что пыль, которую сдула с ладони чародейка Мара, осела на лице горьким налетом.

Ударить… Серебряным ножом, лунной рыбкой.

Марьям опустила глаза. В руке ее отблескивал нож. Да вы что?! Аллах превеликий!.. Ребенка?!

Нож полетел в темноту. Звякнул о каменные плиты. В ответ задрожала земля. Дрожь проникла в ноги, размягчая кости. Сам собой порченый клинок оказался в кулаке. Свет, исходящий от савана, слепил глаза, пульсировал, вытесняя мысли, не давая понять, что происходит.

Тепло свертка под рукой. Влага — тот, кого назначено принести в жертву, обмочился. Всхлипнув девушка резанула узел. Промахнулась, ударила по пальцам. Пальцы залило кровью. Спеленатое существо заворочалось, захныкало.

Жестокая рука дернула Марьям за абайю. Оскверненная одежда затрещала, разрываясь, девушка едва удержалась на ногах. Нужные слова сами выпрыгнули на язык:

— Я! Прибегаю к Аллаху! Во избежание! Шайтана! — Неведомый спаситель обнял ее за талию. Мягко забрал из руки опасный нож.

— Мир вам, госпожа кладбища, — услышала Марьям голос Рошана. — Как же я удачно успел. Просто вовремя.

Он выпустил девушку из объятий и нагнулся за свертком. Движение получилось неуклюжим: гебру мешал посох. Сверток запищал, извиваясь, словно куколка шелкопряда.

— Грязный кафир! — взвизгнула ведьма. — Проклятье тебе!

Она протянула к Рошану скрюченные пальцы. Тот отступил на шаг, увлекая за собой девушку. О чудо! Набежало облачко, скрывая луну, и серебристая пыль рассеялась.

На грубой палке с перекладиной болтался череп. Его покрывал выцветший химор. Обрывки савана свисали, болтаясь бессильными руками.

Ох, плохо-то как… Ой, мамочки!

Посох Рошана взметнулся, словно трескучее крыло саранчи. Два касания, два удара. Оружие перебило рукава савана, и ведьма утратила силу.

Луна вновь вынырнула из облака.

— Зла ищешь, кафир? — качнулась ведьма. Руки ее обвисли плетьми. — Крови? Каких еще подвигов потребует от тебя твой огненный бог?

Фаррох не ответил, занятый свертком. Вот показалось мохнатое черное ухо, за ним — маленькая лапка в белом носочке. Марьям ойкнула. Щенок беспокойно завозился, заплакал. Ему было страшно.

— Какого зла, уважаемая? О чем вы? Кстати, дэвы, которых вы зовете джиннами, не переносят взгляда щенка. Я-то всё гадал — правда, нет? Куть, смотри, Килаб!

— Ты не переживешь завтрашнего утра, кафир! — взвизгнула ведьма. — И девчонка тоже!

— Ну-ну, повелительница! Я уже боюсь. Ноги отнимаются, — Рошан тяжело осел, оперся о посох.

— Ты зря насмешничаешь, кафир. Я могу порассказать много интересного. О твоей тени, например.

Марьям вцепилась в Рошана, как дитя в материнскую юбку. Чего он ждет?! У него же палка! Он сильный, ловкий. Треснуть кладбищенскую тварь и бежать. Ух, как бы она бежала отсюда!..

— Сказки, поди?

— А вот расскажу тебе историю, — продолжала ведьма, — отпустишь меня? История такая: бродил по Персии человек один. И звали его… запамятовала. Клянусь Харутом и Марутом — запамятовала! Но разве не создал Аллах истории отдельно от жизни, чтобы их было удобнее рассказывать?

Голос ведьмы лился маслом. Течет, течет, течет — масло из кувшина, вода в арыке. Ровен ее бег, ни на миг не задержится. Недоглядит землепашец — беда! Размоет берега, забьет дно илом и грязью.

— Шел однажды через горы гебр, отверженный. И довелось ему ночь скоротать в одном городке. Встретили его хорошо: приютила молодая вдова. Хоть и бедно жила, да Аллаха помнила. Одна беда: следом за путником горе вошло в дом. Сын хозяйки лежал при смерти. А к городу подошли ассасины. Нужен был им этот город, кровь его жителей и камни стен…

— Ладно. Хорошо. — Фаррох досадливо дернул щекой. Щенок заскулил, пытаясь выбраться из свертка. — Ты действительно знаешь мою историю… Одну из многих.

— Самую первую, Фаррох. Ту, в которой ты стал Защитником Городов.

Неведомым женским чутьем Марьям ощущала, что Рошан беспокоен. Ведьма что-то знала о нем. Что-то такое, чего великан не хотел открывать никому. Даже… даже ей, Марьям. Хотя, если вдуматься, кто она такая, чтобы слышать чужие тайны?

— Я отпущу тебя, — наконец сказал Рошан. — Ты останешься жить — если это жизнь, конечно.