В плену пертурбаций - Алан Дин Фостер Страница 18

– Никогда о таком не слышал, – буркнул Джон-Том.

– Спиртовой эссенцией, – пояснил чародей, – я постарался не только прогнать облако, но и вернуть Оспенспри к действительности, а потому должен был использовать нечто, способное смешиваться с водой.

– Чтоб у меня зенки повылазили! – вопил между тем Мадж, который запрокинул голову, широко разинул рот и непрерывно облизывался. – Приятель, ты что, совсем ума лишился? Пей, пока пьется! Пли ты думаешь, что дождик никогда не кончится?

Сорбл, подобно выдру, не собирался упускать столь благоприятную возможность. Теперь понятно, почему он помалкивал, подумалось Джон-Тому. Пока остальные были заняты разговорами, филин медленно, но верно поднимался к вершинам блаженства. Юноша осторожно слизнул каплю, что собралась у него на кончике носа. М-м, мятный ликер. Вторая капля имела привкус «Галльяно», третья – «Мидори» или чего-то очень похожего. Хватит, сказал себе Джон-Том. В конце концов, он ведь не испытывает ни жажды, ни желания упиться до чертиков.

– Осафинское! – горланил Мадж. – Терраквинское! Кусаж, гвинал, эссарк, гудмейж! – Выдр повалился на землю, перевернулся на спину, широко раскинул в стороны лапы и как будто забыл обо всем на свете.

Однако насладиться алкогольным ливнем в гордом одиночестве у него не получилось. Горожане Оспенспри быстро распознали целебные свойства дождевых струй и повыскакивали из своих хижин – сперва по двое и по трое, а потом повалили на улицы возбужденной гурьбой. К общему веселью присоединились даже те, кто мнил себя трезвенниками: они поступили так для того, чтобы не завидовать впоследствии менее благоразумным соседям, которые наверняка будут рассказывать о чудесном ливне до конца своих дней. Дождь шел и шел, и вдруг унылый городской пейзаж начал меняться буквально на глазах. Мертвые деревья и растения ожили, словно по мановению волшебной палочки. На стеблях, которые, казалось, давным-давно высохли, раскрылись лепестки цветов, на ветках стали набухать и распускаться почки, стволы деревьев распрямлялись, как бы наливались жизненной силой и победно вскидывали облаченные в зеленую дымку ветви. Плодов ожидать не приходилось, ибо их пора уже миновала, однако урожай следующего года обещал быть поистине умопомрачительным.

Капли дождя сотворили чудо с полями, на которых вызревала когда-то поздняя пшеница. Припавшие к земле колосья встрепенулись, поднялись в полный рост, зазолотились спелыми зернами. Кстати сказать, потом из этого зерна выпекли хлеб, который прославился на все Колоколесье и далеко за его пределами тем, что тесто караваев и буханок слегка отдавало алкоголем, а каждый ломоть напоминал по вкусу тот или иной сорт вина.

Джон-Том наблюдал сквозь пелену дождя и тумана за преображением Оспенспри. Город как будто разогнулся, скинул с себя тяжкую обузу.

Постройки и те, кто ютился в них, словно вдохновились метаморфозой, которая произошла с черным облаком. Чем светлее становилось последнее, тем радостнее делались Оспенспри и окрестности. На глазах у Джон-Тома город превратился из островка запустения и отчаяния в истинный цветок севера. Глиняные хижины исчезли без следа, на их месте вознеслись к небу величественные здания из дерева и камня. Грязь под ногами моментально высохла, явив взгляду брусчатку белого мрамора с красноватыми прожилками. Облепленный зеленой слизью фонтан преобразился в изящный шпиль, украшенный воздушными арками; из десятков отверстий хлынули прозрачные водяные струи. Возникли вновь и мраморные статуи, и сотни сверкающих зеленых гранатов – оливинов, которые дали площади ее название.

Облако стало как бы растворяться в воздухе, причем процесс шел удивительно быстро. Вскоре над городом впервые за несколько недель засияло солнце. Истомившаяся от жажды земля впитывала влагу, которая миновала канализационные стоки и разинутые пасти горожан. Утратив свое могущество, облако заодно с пертурбацией, признаком которой оно являлось, растаяло, словно его и не было.

Вместе с городом воспряли и обитатели Оспенспри, а также Мадж, который лишился горба и отплясывал теперь сарабанду на цоколе бассейна, окружающего фонтан. Однако внимание Джон-Тома привлек вовсе не выдр, а тот самый лис, который единственным из горожан отважился приблизиться к джипу. Высокий и стройный, он стоял, горделиво подбоченившись, перед Клотагорбом; на нем были уже не лохмотья, в которых он появился на площади, а шикарный костюм из темно-коричневой, отороченной зеленым бархатом ткани. Деревянные пуговицы украшала медная отделка. Меж слегка тронутых сединой ушей располагалась зеленая же фетровая шляпа с кожаным верхом. Джон-Том прикинул на глаз, что старик будет, пожалуй, ему по плечо.

– Меня зовут Соренсет, – сообщил лис, вежливо поклонившись чародею и молодому человеку. – Я старший советник Магистрата Оспенспри. Мы весьма вам обязаны, сэр. Ваш гений и столь своевременная помощь спасли нас от ужасной беды. Я счастлив засвидетельствовать свое почтение величайшему из волшебников.

– Жители Оспенспри славятся своей наблюдательностью, – фыркнул Клотагорб. – Я совершил лишь то, что сделал бы на моем месте любой мало-мальски приличный маг.

– Однако до вас это никому не удавалось. – Соренсет зажмурился и запрокинул голову, наслаждаясь благодатным теплом солнечных лучей. – Вы сняли с нас проклятие. В Оспенспри и раньше случались неприятности, но они никогда не затягивались надолго. Мы уже начали опасаться, что черное облако зависло над городом навсегда.

– Оно может вернуться, в прежнем обличье или в каком-нибудь ином.

– Что вы сказали? – переспросил изумленный лис. – Разве такое возможно?

– Разумеется, возможно. Я уничтожил облако, но не причину его появления. До тех пор пока эта причина сохраняется, каждое утро будет отличаться от предыдущего, а мы, ложась спать, рискуем проснуться совсем не такими, какими легли. Чтобы устранить указанную причину, мы трое и отправились в путешествие, покинув свой дом на юге.

– Если вам что-то нужно, – заявил Соренсет, – вы только скажите, и мы постараемся снабдить вас всем необходимым. Ведь вы восстановили наш город, наши тела и души.

Лис повернулся и указал на великолепные здания, выстроившиеся по периметру площади. Из раскрытых окон и распахнутых дверей доносились смех, радостные возгласы, хмельные крики. Шум стоял такой, что у Джон-Тома зазвенело в ушах, и он мысленно возблагодарил судьбу за то, что в веселье принимает участие лишь половина горожан; что касается второй половины, ее составляли те, кто чересчур увлекся поглощением живительной влаги. Они мирно дремали на порогах своих жилищ, на садовых скамейках или просто на земле, набираясь, по-видимому, сил для грядущих праздничных торжеств.

Мадж спрыгнул с мраморного цоколя, кинулся к Джон-Тому и облапил его. Из пасти выдра вырывались нечленораздельные звуки – нечто среднее между лаем и улюлюканьем. Юноша пошатнулся, не устоял на ногах и рухнул навзничь, увлекая за собой Маджа. Сердиться на выдра он не мог, ибо, во-первых, Мадж обладал способностью заражать окружающих своим настроением, а во-вторых, он и сам несколько переусердствовал, пробуя на вкус капли животворного дождя. Юноша ощущал легкое головокружение; он добродушно ухмыльнулся, глядя на восседавшего на нем Маджа. Что же до Сорбла, тот летал вокруг фонтана, постепенно сужая круги. Наконец произошло то, к чему неминуемо шло дело: филин неверно рассчитал расстояние, задел крылом о фонтан и плюхнулся в бассейн, так что Джон-Тому с Маджем пришлось выуживать его оттуда. Соренсет и Клотагорб взирали на охватившее молодежь безумие со снисходительным видом, как то и пристало существам столь почтенного возраста.