Сами мы не местные - Юлия Жукова Страница 17

— Бывают, а как же, — кивает Азамат. — И если конь хороший, его имя охраняют, как человеческое.

Наш провожатый первым отсмеялся достаточно, чтобы внятно произнести имена.

— Этот, — он указывает на Азаматов выбор, — Князь. А второй — Пудинг.

— Как?! — опешиваю я.

— Пудинг… — повторяет пастух. — А что?

Я поворачиваюсь к Азамату.

— Откуда у вас пудинг?

Азамат пару секунд на меня озадаченно смотрит, потом переспрашивает.

— А это слово для тебя что-то значит?

— Ну как, — говорю, — пирог такой… праздничный…

Они начинают ржать. Азамат трясёт головой, явно умиляясь от чего-то, чего я не понимаю.

— Кто говорил, что у императора не было чувства юмора! — хохочет он. Потом наконец снисходит до того, чтобы объяснить мне, в чём дело. — Этим именем впервые наш последний император назвал своего любимого коня, который тоже был небольшой, толстый и спокойный. Оно с тех пор так и кочует. Но никому в голову не приходило, что у этого слова есть какое-то значение! Так, звучит забавно, и всё тут…

— Ясно, — ухмыляюсь я. — Я тебе испеку как-нибудь. Только это долго, там тесто должно настаиваться две недели или типа того. Зато очень сытно.

Пастухи немедленно преисполняются уважения к даме, которая, о-о-о, понимает толк в кулинарии. Чувствую, Азамат задался целью и правда выдать меня за воплощение этой их воинственной кормящей богини. Дверью шатра я уже хлопала, осталось детей наплодить. Кстати, надо ему сказать, но при пастухах как-то нехорошо, наверное…

Мы обедаем все вместе в шатре. Мне кажется, что день уже прошёл, ведь столько всего произошло, и я так долго ждала — хотя на самом деле сейчас всего полпятого. Еды у нас по-прежнему вагон и маленькая тележка, а ведь уже пора домой возвращаться.

— Ну что, Азамат, — говорю, — ты признаёшь, что не надо было брать столько вещей?

— Я признаю, что они тебе не понадобились, — аккуратно отвечает он. — Но ведь нам ничем не помешало то, что они были с собой, правда?

Я закатываю глаза.

— Я тебе что, младенец, мне сменные пелёнки с собой таскать везде? В следующий раз ничего лишнего, а то прям стыдно.

Кажется, это слово действует на него волшебно — он тут же серьёзно соглашается и больше не спорит. Я начинаю прикидывать, что пойдёт в салон, а что в багажник, и оказываюсь перед неразрешимой проблемой.

— А как мы возьмём лошадей?

Азамат фыркает чаем.

— Уж не в багажнике, это точно. Ты что, Лиза, как мы их возьмём? Их отправят на пароме в Долхот, а оттуда монорельсом до нас. Через несколько дней приедут.

— А… тут есть монорельс? — удивляюсь я. Как-то у меня плохо укладывается в голове, как муданжцы умудряются сочетать свеженькие земные удобства с первобытнообщинным строем в головах.

— Есть, конечно. От всех больших городов к столице и кольцевой. Вот если от Долхота в Сирий ехать, то рельс проходит прямо под горами, по пещерам. Ох и красиво там… надо будет летом съездить, сейчас это направление почти не работает, весной много обвалов бывает. А если ехать на Орл, то под водой. Там уже не вагоны, а почти звездолётик такой ходит, прямо в толще воды. Можно на всяких морских гадов посмотреть. Красота, в общем. Да и обычный монорельс неплох. Я всегда из столицы к матери ездил, а не летал. Уж очень там леса живописные… сидишь в вагончике, а по обе стороны такие деревья гигантские, почти вплотную. Иногда под вывернутым корнем проезжаешь. Те горы, что тянутся от Ахмадхота до Худула — они самые старые на всём Муданге. И растения там тоже древние. А я в детстве обожал всё древнее.

У меня аж слюнки текут, так хочется поскорее всё это увидеть. Правда, неплохо бы дождаться весны, чтобы полазать по огромным корням да пощёлкать цветочки — маме отправить фотки…

— Это у вас мать так далеко жила? — поражается северянин. — Это ж сколько у вашего отца денег было — ездить-то из столицы в Худул?

— Да он нечасто ездил, — смущается Азамат. — Но вообще с деньгами у него было слава богам… — Азамат мнётся, стараясь отойти от скользкой темы. — А мать, наверное, и до сих пор жива. Она очень рано меня родила, да и если бы умерла, мне бы сказали.

— А она знает, что ты вернулся? — спрашиваю тихонько.

Он пожимает плечами.

— Вряд ли. Кто бы ей сказал?

— А ты сам?

— Я не говорил.

Я потерянно моргаю.

— Ты ей вообще давно последний раз звонил?

Он на меня странно смотрит.

— Я не уверен, что у неё есть телефон.

До меня начинает постепенно доходить.

— А ты… в принципе когда с ней общался?

— До того, как… — он неопределённо взмахивает рукой в районе лица.

— А она вообще знает, что ты жив-то? — похолодев, спрашиваю я.

Он слегка приподнимает брови.

— Ну, ей сказали, на что я стал похож. Вряд ли ей очень хочется на меня смотреть.

— Это ты так думаешь или она сама так сказала? — продолжаю допытываться я. Мы уже давно перешли на всеобщий, так что пастухи только переглядываются и недоумевают, о чём это мы.

— Я так думаю, — вздыхает он. — Ну ты сама посуди, если уж отец…

— Я совершенно не вижу тут связи. Или ты считаешь, что его кретинизм передаётся половым путём?

Азамат смотрит на меня с убийственной укоризной.

— Я просто хочу сказать, — поясняю я, — что твоя мать ещё имеет шанс оказаться хорошим человеком. Во всяком случае, я бы не стала так категорично её клеймить.

— Естественно она хороший человек! — взвивается Азамат. — Она прекрасный человек, я её очень люблю!

— Тогда какого ж чёрта ты её игнорируешь? Ты поставь себя на её место — она узнаёт, что ты ранен, а потом семь лет ни слуху, ни духу! Семь долгих муданжских лет! Тебе не стыдно, вообще?

— Да на какого шакала я ей сдался?!

— Азамат, она твоя мать! Даже муданжская мать не может просто так наплевать на своего ребёнка, не выродки же вы все тут, в самом деле!

Он ещё плечами пожимает — ну в чём тут можно быть неуверенным?!

— Отец же смог.

— Так то отец! Он тебя не рожал! А материнский инстинкт никакая внешность не спугнёт!

— Ну хорошо, — перебивает меня Азамат повышенным голосом. — И что ты теперь предлагаешь? Семь лет уже прошли, их не вернуть.

— Во-первых, выясни её телефон и позвони.

— И что я ей скажу?

Пастухи поняли, что с ними больше никто разговаривать не собирается и начинают расползаться по своим шатрам.

— Во-первых, что ты жив и здоров. Во-вторых, спросишь, как она сама, здорова ли, не нужно ли ей чего. А там уж смотря что ответит.