Чужестранец - Алексей Семенов Страница 17

Размышляя так и этак, насвистывая всякие песни и сочиняя на ходу разную чепуху, мякша приближался к южному краю болота. Все было славно, но в одно неуловимое мгновение что-то переменилось, и Мирко почуял это, как чует малейшее изменение собака, даже будучи крепко спящей. Казалось, сам воздух стал другим — более прозрачным, что ли, а вернее — призрачным. Очертания стали отчетливее, предметнее, вещественнее, краски — насыщеннее, а звуки смолкли! В одночасье, хотя солнцу еще далеко было до заката, сошел на нет птичий гомон, и даже букашки, жуки и кузнецы как провалились куда-то. Мало того, пропал неизменный комариный звон! И ветер, и без того слабый, улегся. На равнину опустилась тишь.

«Уж не гроза ли надвигается?» — подумал Мирко.

Но нет, небеса оставались чисты. Приближение грозы заметно, даже когда она скрыта за горизонтом, по невнятной, почти неотличимой перемене цвета неба и веса воздуха.

Теперь приближалось иное. Повеяло ледяным мертвенным сквозняком. Ни с севера, ни с юга — повеяло ниоткуда. Стало зябко и тревожно, тоскливо невыносимо, словно поднялись тяжкие веки и чей-то взгляд пригнул, склонил любую непокорную волю. Мирко, не понимая, что такое творится с ним и вокруг, оглянулся и, не найдя ничего, в надежде поднял глаза к солнцу. Оно одно сияло, как прежде, и никакой холод не мог нарушить его золотой сверкающей правды. Мирко почувствовал, что он не одинок, но доброе светило было высоко, а осознание неизвестной опасности, чего-то враждебного было совсем близко.

И вот серебряно-чистый, но зловещий и торжествующий голос рога пронзил простор. Тут же из недальнего уже леса раздался ответ: в последнем, безнадежном и слабом в сравнении с нездешней мощью рога, но упрямом несогласии возражал неведомому протяжный тоскливый вой.

Мирко мгновенно понял, что здесь, на открытом месте и в одиночку, он не сможет противостать страшной силе прорвавшего незримую границу другого мира. И ни солнце, ни Мшанник, ни какая иная стихия не защитят его, поелику способны лишь блюсти устоявшийся порядок, но не противодействовать. Союза теперь надо было искать с такой же, как и он сам, тварью из плоти и крови. И жестокий, беспощадный и злобный враг — серый, ненасытно прожорливый клыкастый зверь ныне звал тех, кто еще имел волю, к себе, ибо чуял то же: остаться одному — значит сгинуть.

Мирко со всех ног бросился к лесу. Единственное, чем выручил Мшанник, так это постелил ровненько забывшему осторожность мякше верную тропу.

Как по мановению, из ничего, из пустоты вдруг явилась погоня, и какая! Целая стая — а иное слово было бы неподходящим — всадников на огромных и быстроногих разномастных лошадях стремительно летела по болоту. Плащи развевались от дикого бега, тускло блестела серебряная упряжь, сверкали ослепительно шлемы и отдаленно слышалось бряцание брони. Лица наездников были закрыты забралами или наглазниками и оттого неразличимы. У кого в руках были сабли, у кого мечи для конного боя. Но самое неимоверное заключалось в том, что стремились они прямиком по топи, где и обычный пеший не то что не пройдет — не проползет даже. А тут боевые кони несли воинов в тяжелых доспехах. Разве призраки способны на такое, но эти не были призраками! Только холодная сталь может звенеть, храпят только живые кони, только человечье дыхание заставит петь огромный рог. Но они не были и людьми! Мертвая злоба и нелюдская тоска стлались перед ними в такой же безудержной безумной гонке.

Мирко бежал, как вряд ли когда-нибудь бегал прежде и вряд ли когда еще пустится бежать после. Но медленно, мучительно медленно лилась под ноги плотная уже полоса болотной тропы. Все чувства обострились настолько, что Мирко различал и запоминал каждую веточку, выбоинку, травинку или камень, попадавшиеся на пути. Хорошо хоть, он догадался сбросить тяжелые сапоги, и теперь босые пятки звонко шлепали по тугой земле.

А всадники приближались! Оглядываясь время от времени, Мирко видел, что впереди всех был высокий седобородый воин в синей войлочной шапке с широкими брылами, надежно закрывавшей в непогодь от дождя и снега лицо и затылок. Как ветрило хлопал порой его просторный темно-синий плащ с серебряной фибулой, искусно, должно быть, сделанной, а прямой длинный меч указывал прямо на левую лопатку бегущего человека — Мирко ощущал это, пусть наездник и был пока вовсе не рядом. Лицо вожака скрывала железная маска, но даже сквозь узкие ее прорези можно было увидеть: одна глазница пуста и незряча.

Из груди у Мирко вырывалось хриплое дыхание, ноги подгибались, но продолжали работать в бешеном ритме, сердце прыгало, чуть не переворачиваясь вверх тормашками.

«А вдруг они колдуны, да чары какие напустят? — мелькнула мысль. — Тогда конец».

Он еще мог бы зайцем отпрыгнуть в сторону, увернуться от одного-двух ловцов и даже метнуть нож или попытаться сдернуть преследователя с седла — дядя Неупокой учил такому, — но против колдовства был бессилен. Да и какой земной колдун смог бы воспротивиться пришлецам из неведомого мира, кому и погибельные трясины нипочем.

Расстояние, разделявшее беглеца и погоню, все ж было довольно велико, хоть и таяло, как лед в кипятке. Мирко знал, что может успеть добежать до края болота прежде, чем его настигнут. А там… Что такое спасительное было там, он не ведал, но чувствовал его присутствие. Или это просто грезилось? Но молодое тело, пренебрегая сомнениями, боролось за жизнь до последнего.

«Отец-Небо, Земля-Мать, и ты, помогите, коли в силах!» — взмолился он, обращаясь помимо родных мякшинских богов еще и к той, которую почитал теперь за богиню.

И дышать сразу стало легче, ноги стали упругими, и Мирко, весь обратившись в бег, припустил не хуже гончей собаки.

В ответ раздался яростный глас рога. И вновь из ничего, среди белого дня, из прозрачного предосеннего воздуха возникли черно-серые тени огромных псов с глазами, тлеющими красными угольями, а впереди, по сторонам от вожака, пластались над вереском и травой в невиданном доселе беге два диковинных зверя, похожих и на собаку, и на кота. Больше все же на кота, но на какого! Эти хищники были втрое крупнее рыси, ловкие, пятнистые, с жуткими клыками в оскаленной пасти и длинными, острыми когтями. Их круглые уши были прижаты, хвосты, словно рули, не давали сбиться с верного направления. Было понятно, что такие кошки умеют и настигать, и убивать. Морды зверей, туго обтянутые кожей, не выражали ничего, но зрачки тлели тем же злобным красноватым огнем. От этих было не уйти, и только близкий уже берег оставлял малую толику надежды.

Новый протяжный, тоскливый вой полетел в пространство, и навстречу Мирко из прибрежных кустов боярышника выступил могучий зверь. Темно-серая густая шерсть, серебристая у шеи, на холке грозно встопорщилась, хвост был опущен, и только кончик его нервно подрагивал. Волк, стоявший левым боком, повернул в сторону трясины широкую лобастую голову с длинной узкой мордой, сверкнул острыми огнями глаз, разинул черную пасть с крупными белыми клыками — и вновь скорбный вой прокатился над равниной. В нем были и звериная злоба, и ненависть к племени охотников, и угроза, исходящая от сильного и уверенного в себе самца. В нем слышались вызов судьбе и тоска по далекой волчьей родине — круглым, заросшим кустарником холмам и густому тростнику речной долины, по белым камням обвалившейся пещеры на склоне, где волчица устроила логово. Тоска по холодной звездной ночи, когда звенит под сильными лапами заиндевевшая трава, и единственный полновластный хозяин пустоши — он, Великий Волк, стоящий на страже между мирами живых и мертвых.