В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев Страница 17

– Доброе утро, бабушка… – робко поздоровался Арталетов, недоуменно озирая окружающий его интерьер. – А где тут у вас…

– А на дворе, соколик, на дворе. Как по крылечку спустишься, сразу налево… Оно у меня крутое, так что ты поосторожнее…

Только спускаясь по крылечку, в самом деле очень крутому и начисто лишенному каких-либо перил, словно военно-морской трап, Георгий изумленно понял, что совершенно ничего не ощущает. В том смысле, что ничего и нигде не болело. Чудеса, да и только!

Смутно помнились какие-то действия и процедуры, которым подвергла его знахарка сразу по приезде «утренним волком», резкие незнакомые ароматы таинственных отваров и притираний, замысловатые пассы в таинственном полумраке, нарушаемом лишь огоньками свечей, шаманский речитатив на полузнакомом языке… А бабка-то и в самом деле волшебница!

«Удобства» отыскались именно там, где указала хозяйка, – налево от крыльца, причем далеко не такие простенькие, как ожидалось.

Торопливо кивнув в ответ на сонное приветствие волка, дремавшего, словно простая, очень большая собака, у поленницы, Жора юркнул в дверь с любовно выпиленным лобзиком сердечком, захлопнул ее за собой и только тогда ощутил, что такое настоящее счастье…

Обратно он возвращался уже спокойным и умиротворенным, ощущая, как сама собой настраивается на романтику и философию душа, только что жившая самыми низменными желаниями, раскрываются разные там чакры и «третьи глаза» (фи, читатель, я был лучшего мнения о твоем воображении!) и хочется возлюбить весь мир, не исключая коварных Красных Шапочек и грубиянов-дровосеков…

Волк-склеротик снова поприветствовал Арталетова, явно запамятовав, что проделал это ровно пять минут назад, но на этот раз у великодушного и благостного путешественника нашлось некоторое время, чтобы побеседовать со стариком.

Солнышко пригревало, птички пели, ласковый ветерок забытым маминым движением прикасался к небритой щеке… Жизнь была прекрасна, и уходить со двора не хотелось, но… Проснулся и настойчиво требовал внимания другой побудительный инстинкт – голод.

– Ваша история очень любопытна, господин Волк, – вежливо прервал Георгий рассказчика, сонно пересказывающего своими словами что-то очень знакомое еще с детских лет. – Но позвольте мне откланяться…

Повернувшись спиной к тут же захрапевшему хищнику-вегетарианцу, наш герой направился было к знакомому крылечку, но… Не обнаружил его на том месте, где оно только что находилось. Вместо крыльца, глубоко утопив в травянистой почве устрашающих размеров желтоватые когти, возвышалось нечто очень похожее на гигантскую птичью лапу…

* * *

Щи у Бабы-Яги удались замечательные: ничего подобного Жора не едал с тех самых детских еще времен, когда гостевал в деревне Томилкины Выселки у своей бабушки, хотя и не колдуньи (а впрочем, кто может поручиться за обратное?), но кулинарки отменной. Причем обе поварихи владели истинным мастерством, поскольку не нужно особой виртуозности для изготовления какого-нибудь экзотического блюда. Даже истинный гурман редко сможет сравнить вкус лапок луарской лягушки под артишоковым соусом с отпробованным несколько лет назад подобным блюдом из лягушки гарронской, а вот щи или кашу приготовить так, чтобы гость жалел о недостаточной емкости своего живота, может только артист своего дела.

Арталетов наворачивал уже третью тарелку восхитительного, ароматного варева, когда в помещение черной жидкой каплей приличных размеров втек (иного слова не подобрать при всем желании) матерый кот безупречной вороной масти. Усевшись возле печки, животное принялось вылизываться с самым независимым видом, лишь изредка исподтишка постреливая зеленым глазом в сторону незнакомого человека, к тому же занятого уничтожением такого важного стратегического сырья, как продукты питания.

– Баюн, Баюнушка, – поманила кота бабка, с кряхтеньем нагибаясь и ставя на пол объемистую миску с молоком. – Иди покушай, чумазик. Всю ночь где-то шлялся, оголодал небось…

Несмотря на равнодушный взгляд, которым кот окинул емкость, его нельзя было заподозрить в чрезмерной дистрофии. В пользу обратного свидетельствовали лоснящаяся шерсть и добротная упитанность. Особенно сомнительным выглядел гипотетический голод кота при виде нескольких перышек, приставших к его шерсти. Вероятно, эти вещественные доказательства когда-то принадлежали некой неосторожной пичуге и рассталась она с ними, понятно, не по своей воле. Впрочем, чтобы не обижать старушку, Баюн все-таки соизволил приблизиться к миске и брезгливо понюхать ее содержимое, после чего тяжело рухнул на бок и смежил веки.

– Намаялся болезный, – вполголоса сообщила Георгию Баба-Яга, осторожно, с расстановкой, разгибаясь, на цыпочках отходя от старательно имитирующего крепкий сон притворщика. – Шутка ли – всю ночь где-то блудил…

Рановато, однако, наш герой записал котяру в лентяи.

Едва бабка отлучилась, как Баюн тут же поднял голову, воровато оглянулся на дверь, скользнул к столу и, лихо вскочив на свободный табурет, вперил в Арталетова тяжелый взгляд много повидавшего на своем веку челове… кота, естественно.

– Ты кто таков будешь, мил человек? – Низкий, с заметной хрипотцой, голос уже второго говорящего животного, встреченного Георгием на своем пути, разительно напоминал Валентина Гафта. – Чем живешь-дышишь?

Конечно, можно было и не отвечать, но Арталетов, поеживаясь под упорным взглядом, неожиданно для себя выложил Баюну почти всю свою историю, умолчав лишь о том, откуда и с какой целью попал сюда. Впрочем, надави мохнатый чуть-чуть, выдал бы Жора все на свете без малейшей утайки…

Вполне сошедшая для кабатчика, Леплайсана, волка и даже бабки легенда о дворянине, странствующем в поисках приключений (на свою… вы сами понимаете, что я имею в виду, конечно), нисколько не удовлетворила кота, это было видно по его недоверчиво сощурившимся зеленым глазами

Видимо, Георгий не на деревенского простачка напал, а на умудренного опытом циника.

– А я думал, брешет беззубый… – протянул Баюн, когтистой лапой задумчиво перекатывая по столешнице кусочек хлеба, между делом нахально уворованный с Жориной тарелки. – Ан нет… Ну что, гражданин, – снова придавил он Арталетова взглядом, наконец решительно отодвинув свою игрушку. – В молчанку будем играть, или как?..

В неверном свете, падающем из подслеповатого окошка, Георгию почему-то примерещились под роскошными усами темно-синие петлицы со «шпалами» и тусклые пуговицы форменной гимнастерки. Не хватало только бьющего в глаза яркого света настольной лампы, портрета товарища Сталина на стене, стакана с чаем в никелированном подстаканнике и разлинованного листка протокола, убористо заполненного красно-синим двусторонним карандашом…

Нет, не устоял бы неопытный Жора перед таким дознавателем, ей-ей не устоял бы, раскололся бы на раз, как сухое березовое полено, начав с перепугу сыпать именами, подробностями, несуществующими паролями и адресами явочных квартир, если бы не бодрый скрип ступенек под ногами поднимающейся бабки.

Баюн снова настороженно зыркнул на дверь, с сожалением – на собеседника и одним прыжком оказался на покинутом месте возле печки, успев процедить напоследок сквозь зубы: