Ночной Дозор - Сергей Лукьяненко Страница 17

Сова вышла из сумрака, едва я переступилпорог. Вспорхнула — на миг я почувствовал легкий укол когтей, и устремилась нахолодильник.

— Может, тебе насест соорудить? — спросил я,запирая дверь.

Первый раз я увидел, как Ольга разговаривает.

Клюв задергался, она выталкивала слова с явнымусилием. Честно говоря, все равно не понимаю, как птица способна разговаривать.Да еще и столь человеческим голосом.

— Не надо, а то я примусь откладывать яйца.

Видимо, это была попытка пошутить.

— Если обидел, извини, — на всякий случайпредупредил я. — Я тоже пытаюсь снять неловкость.

— Я понимаю. Все нормально.

Зарывшись в холодильник я обнаружил тамкое-что из закуски.

Сыр, колбаса, соления…

Интересно, как соотнесется сорокалетний коньякс малосольным огурцом? Наверное, они испытают взаимную неловкость. Как я сОльгой.

Я достал сыр и колбасу.

— Лимонов нет, извини, — я понимал всюабсурдность приготовлений, но все же… — Зато коньяк приличный.

Сова молчала.

Из отведенного под бар ящика стола я извлекбутылку «Кутузова».

— Доводилось пробовать?

— Наш ответ «Наполеону»? — сова издала смешок.— Нет, не пробовала.

Абсурдность происходящего нарастала. Сполоснувдва коньячных бокала я поставил их на стол. С сомнением посмотрел на комокбелых перьев.

На кривой короткий клюв.

— Ты не сможешь пить из бокала. Может быть,принести блюдечко?

— Отвернись.

Я подчинился. За спиной послышался шорохкрыльев.

Потом — легкое, неприятное шипение,напоминающее то ли разбуженную змею, то ли подтекающий из баллона газ.

— Ольга, извини, но… — я обернулся.

Совы больше не было.

Да, я ожидал чего-то подобного.

Надеялся, что ей позволено хоть иногдапринимать человеческий облик. И мысленно нарисовал портрет Ольги, заточенной вптичье тело женщины, помнящей еще восстание декабристов. Почему-топредставлялась княжна Лопухина, убегающая с бала.

Только постарше, посерьезнее, с мудростью вглазах, чуть осунувшаяся…

А на табуретке сидела молодая, внешне совсеммолодая женщина.

Лет двадцати пяти. Коротко, по-мужскистриженная, щеки грязные, словно из пожара выбралась. Красивая, и черты лицааристократически тонкие.

Но эта гарь… грубая уродливая стрижка…

Одежда шокировала окончательно.

Грязные армейские штаны, образчика сороковыхгодов, расстегнутый ватник, под ним — серая от грязи гимнастерка. Ноги босые.

— Красивая? — спросила женщина.

— Все-таки, да, — ответил я. — Свет и тьма…почему ты так выглядишь?

— Последний раз я принимала человеческий обликпятьдесят пять лет назад.

Я кивнул:

— Понимаю. Тебя использовали во время войны?

— Меня используют во время всех войн, — Ольгамило улыбнулась. — Во время серьезных войн. В иное время мне запрещено приниматьчеловеческий облик.

— Сейчас войны нет.

— Значит, будет.

На этот раз она не улыбалась. Я сдержалпроклятие, лишь сделал знак отрицания беды.

— Хочешь принять душ?

— С удовольствием.

— Женской одежды у меня нет… джинсы и рубашкаустроят?

Она кивнула.

Поднялась — неловко, смешно поведя руками, — судивлением посмотрела на свои босые ноги. И пошла в ванную — как будто не впервый раз принимала у меня душ.

Я кинулся в спальню. Вряд ли у нее многовремени.

Джинсы — старые, зато на размер поменьше, чемношу сейчас. Все равно велики будут… Рубашка? Нет, лучше тонкий свитер. Белье…н-да. Три раза н-да.

— Антон!

Я сгреб одежду в кучу, подцепил чистоеполотенце и бросился обратно. Дверь в ванную была открыта.

— Что у тебя за краны?

— Импортные, шаровые… сейчас.