Дорога войны - Валерий Большаков Страница 17

— Да чего там! — отмахнулся ликтор. — Я уже привык. Как попал в ауктораты, так всё — считай, на самое дно угодил. И чего я только не наслушался, Юпитер Всеблагой.

— Мы тоже из гладиаторов вышли, — сказал Чанба великодушно, будто его самого просили не держать обид, — понимаем, что почем.

— Плавали — знаем! — подтвердил Гефестай.

— Да?! — радостно удивился Луций. — Надо же!

— Хозяин! — взревел сын Ярная. — Мяса! Хлеба! Вина!

— Сейчас! — засуетился управитель. — Мигом!

— Присоединяйся, Луций! — сделал широкий жест Эдик. Примерившись на глазок, Чанба обнаружил, что гладиатор-аукторат одного с ним роста, — и мигом проникся к Луцию симпатией.

Преторианцы расселись за длинным столом, с ними сел и Змей. У другой стены расположились ликторы во главе с Гаем Антонием. Легат имел надутый вид.

Роксолан, сложив гигантский бутерброд из ломтя хлеба и пласта ветчины, откусил изрядно и проговорил с набитым ртом:

— А Гай, он что, в самом деле легат?

— Да какое там! — пренебрежительно отмахнулся Луций. — Папаша постарался, оформил сыночку «вольное посольство». Короче говоря, Гай будет пить-гулять и за молоденькими дакийками волочиться, а я буду бегать по делам! А что делать? Сенатор — мой патрон, как он скажет, так и будет. Куда я без него? Если не приду к папаше Гая с утра, не поклонюсь — останусь без завтрака! А потом весь день на ногах — сенатора-то октофоры [35]несут, а ты перед носилками бегай, толпу расталкивай. Бежишь и гадаешь: угодил ли патрону? Сунет ли он тебе медь или, там, бронзу? Даст ли похлебки с лепешкой?

— Да, — хмыкнул Сергий, — тебе не позавидуешь. Змей уныло покивал головой.

— А на арене что? — спросил Гефестай участливо. — Мало платят?

— Когда как. Бывает, что денарии перепадают, и даже ауреусы. В том году я дважды бился в Септе, так за каждое выступление по пятнадцати тысяч сестерциев слупил. А толку? За квартиру отдай, долги покрой, оружейнику заплати, ланисте сунь, чтобы хороший жребий выпал… И всё! Хорошо еще, если на баню квадрант заваляется, а то, бывало, неделю немытым ходишь.

— А за работенку ликтором тебе перепало от сенатора? — задал вопрос Эдик.

— Надеюсь, что перепадет, — вздохнул Луций. — Мне, знаешь, лишний сестерций — не помеха!

Роксолан заметил, что Искандер в беседе не участвует — ест молча, порой морща лоб и задумчиво глядя на гостя за их столом, словно вспоминает, где его видел.

А Луций ел да ел, быстро и жадно уплетая поданные яства. После чего отвалился от стола, сытый и довольный.

— Благодарю покорно, — сказал он, отдуваясь, и добавил для Сергия: — Если надо будет кого-нибудь прибить, обращайся ко мне. Зашибу с удовольствием!

— Спасибо! — засмеялся Лобанов. — Воспользуюсь. Луций тяжело встал из-за стола и откланялся. Проводив его глазами, Роксолан повернулся к Тиндариду.

— Тебе, я вижу, не по нраву наш новый знакомый? — спросил он.

— Да не то чтобы не по нраву… — протянул Искандер. — Понимаешь, у меня такое ощущение, что я его уже где-то встречал. Но где? О, совоокая Афина! Не помню. Ни в лицо, ни по голосу не узнаю, но есть что-то в нем памятное. Этот подсекающий взмах руки, характерный наклон плеча.

— У-у… — махнул рукой Эдик. — Ты лучше вспомни, со сколькими мы уже пересеклись! В той же школе хотя бы. Да и потом тоже.

— Да я понимаю…

— Ну ладно, — хлопнул себя по коленям Сергий. — Вы как хотите, а я лягу пораньше. Только учтите — подниму с рассветом!

Ночи в октябре длинные, темные. И прохладные.

Сергий поднялся с великой неохотой, но не отменять же собственный приказ? Быстро одевшись и обувшись, он вышел на галерею и спустился вниз. Прямо из поилки умылся — вода здорово взбодрила — и прошмурыгал в конюшню.

Эдикус с Искандером уже встали и бродили между стойлами, подкармливая лошадей.

— Всё в порядке? — спросил Сергий, обхватывая себя за плечи. — Холодно сегодня!

— Осень! — флегматично объяснил Тиндарид.

— У нас всё спокойно, — доложил Эдик. — Бродил вроде кто-то по двору. Да и Орк с ним!

— Это точно… — протянул Сергий и зевнул — широко, с хрустом потягиваясь. — Ух-х! Седлайте зверюг!

В ворота конюшни боком продвинулся Гефестай, таща два седла зараз.

— Я и твое прихватил, — сказал он Сергию.

— Премного благодарны. Как там этот… юный друг сенаторов?

— Гай? Дрыхнет! Храпит так, что с потолка сыплется!

— Ну и пусть дрыхнет.

В это время донесся шум от мансиона. Сергий прислушался. Говорили два голоса, один, страдальческий, принадлежал Гаю, другой, лязгающий, — Луцию Эльвию.

— По-твоему, это рано? Скоро солнце встанет! Рано.

— Я спать хочу!

— Нечего спать! Так ты всё на свете проспишь.

— Что-то ты разговорился не по чину! Кто из нас легат?

— Ты.

— Вот именно!

— Так чего ж ты ноешь, легат? Это ты должен нас пинками поднимать и в строй ставить! А он валяется! Живо мойся!

Чанба захихикал, мотая головой.

— Как он его! — с удовольствием сказал Гефестай. — Приятно послушать!

— Никаких шансов! — добавил Тиндарид, намечая улыбку на плотно сжатых губах.

— По коням! — дал отмашку Сергий.

Искандер подтянулся и запрыгнул в седло. У Эдика так просто не получилось — роста не хватало. Подпрыгнув, он отжался на высоких луках сарматского седла, занес ногу. И сорвался.

Лобанов, делая вид, что не замечает Эдиковых стараний-страданий, обратился к Гефестаю:

— Как думаешь, щиты брать?

— Да на что они нам? — отозвался кушан. — Мешать только будут. Чай, не на войну едем!

— Тоже верно, — согласно кивнул Роксолан и покосился на Чанбу.

Тот, красный и злой, забрался на перегородку стойла и оттуда перелез в седло.

— Поехали!

Свежие застоявшиеся лошади, радуясь свободе и быстрому бегу, понесли преторианцев дальше по дороге на Аквилею. Легат в сопровождении ликторов («Как под конвоем!» — пошутил Эдик) следовал позади.

На пятый день добрались до Эмоны, что в Нижней Паннонии. На постоялых дворах по всему городу не было мест, и друзья устроились в доме для паломников при эмонском Исеуме, храме Исиды. А с утра двинулись дальше — на Мурсу, Сискию, Сирмий.

За Сирмием дорога стала еще шире — почти двадцать локтей поперек. Плотно уложенные плиты покато выгибались, чтобы дождевой воде было куда стекать, по кромке шел каменный бордюр-отбойник, дабы колеса телег не соскальзывали с проезжей части. Обочины были засеяны полынью — усталый путник мог сорвать ее листья и вложить в сандалии, чтобы от долгой ходьбы не болели ноги, а рядом с проезжей частью тянулись редкой цепью высокие каменные тумбы, помогая всадникам залезать в седло, — при отсутствии стремян такие приступочки были нелишними.