История Рунного посоха - Майкл Муркок Страница 17

– Она как будто живая, – сказал Хоукмун.

– Она и есть живая, – с гордостью прошептал барон Калан. – Она живая.

– Это какое-то животное?

– Нет, это порождение магии. Даже я не вполне понимаю, что это на самом деле такое. Я построил ее по описанию из гримуара, который много лет назад купил у одного восточного человека. Это машина Черного Камня. И очень скоро ты сведешь с нею близкое знакомство, дорогой герцог.

Где-то в глубине души Хоукмун ощутил слабую волну страха, но она даже не докатилась до поверхности его сознания. Он позволил красным, золотым и серебряным нитям гладить себя.

– Это еще не всё, – сказал Калан. – Она должна раскрутить Камень. Подойди ближе, милорд. Войди внутрь. Боли ты не почувствуешь, обещаю. Она должна раскрутить Черный Камень.

Хоукмун повиновался барону, паутинки зашелестели и начали петь. Он был оглушен, ослеплен мельтешением красного, золотого и серебряного.

Машина Черного Камня ласкала Хоукмуна, вроде бы оказавшись внутри него: она стала им, а он – ею. Он пел, и это его голос был музыкой паутинок; он двигался, и это его конечности превращались в тонкие нити.

Внутри головы возникло какое-то давление, и его тело затопило чувство бесконечного тепла и мягкости. Он плыл куда-то, лишившийся ощущения телесности и времени, но знал, что машина творит что-то из своей собственной субстанции, раскручивает это и оно становится все тверже и плотнее. Потом машина поместила это в центр его лба, отчего ему показалось, будто он внезапно обрел третий глаз и увидел мир совершенно иначе. Постепенно ощущение померкло, и Хоукмун взглянул на барона Калана, а тот даже снял маску, чтобы не упустить ни единой детали.

Внезапно резкая боль пронзила голову Хоукмуна и в то же мгновение отступила. Он посмотрел на машину: краски ее поблекли, а паутинки как будто съежились. Поднеся руку ко лбу, он с содроганием ощутил, что там появилось что-то новое, доселе ему незнакомое. Твердое и гладкое, теперь оно было частью его самого.

Барон Калан смотрел озабоченно.

– Ну? Ты ведь не сошел с ума? Я был уверен в успехе! Ты ведь не сумасшедший?

– Я не сумасшедший, – ответил Хоукмун. – Но мне кажется, что я боюсь.

– Ты постепенно привыкнешь к Камню.

– Так это Камень у меня в голове?

– Да-да. Черный Камень. Погоди-ка. – Калан развернулся и отдернул в сторону занавес из алого бархата, за которым оказалась плоская овальная пластина из кварца фута два в высоту. На молочной поверхности начало сгущаться какое-то изображение, и спустя мгновение Хоукмун уже смотрел, как Калан-из-видения вглядывается в картину, возникшую на полированном кварце. Это походило на какую-то бесконечность.

Стоило пленнику чуть повернуть голову, как видение тоже немного изменилось.

Калан был в восторге:

– Смотри, он работает. Что видишь ты, то видит и Камень. Куда бы ты ни отправился, мы увидим всё и всех, кто встретится тебе на пути.

Хоукмун попытался заговорить, но не смог: горло сжалось, как будто какая-то сила выдавила воздух из легких. Он снова коснулся теплого камня, на ощупь так похожего на живую плоть.

– Что вы со мной сделали? – наконец проговорил он своим обычным, безразличным тоном.

– Мы всего лишь обеспечили твою верность, – захихикал Калан. – Ты забрал у машины частицу жизни. И если мы пожелаем, то сможем перелить всю жизнь из машины в Камень, и тогда…

Хоукмун поднял занемевшую руку и коснулся руки барона.

– Что будет тогда?

– Он сожрет твой разум, герцог Кёльнский.

Барон Мелиадус поторапливал Дориана Хоукмуна, пока они шли по сверкающим коридорам дворца. Теперь на поясе у герцога висел меч, а одежда и доспехи весьма походили на прежние, времен битвы за Кёльн. Хоукмун сознавал присутствие камня у себя в голове, зато мало различал то, что его окружало. Постепенно коридоры становились всё шире, пока не достигли ширины городских улиц, а вдоль стен стояли часовые в масках ордена Богомола. Впереди показались массивные двери, сплошь покрытые мозаикой из драгоценных каменьев.

– Сейчас ты предстанешь перед королем-императором, – бросил барон.

Двери медленно отворились, открывая взгляду всё великолепие тронного зала, едва не ослепившего Хоукмуна своей роскошью. Свет и музыка наполняли десятки галерей, уступами возносившихся до самого выгнутого куполом потолка; на них были закреплены блистающие знамена пятисот самых славных фамилий Гранбретани. Вдоль стен и на галереях, вскинув в приветственном салюте огненные копья, застыли солдаты ордена Богомола: в масках насекомых, в черно-зеленых панцирях с золотой искрой. Позади них, в самых разных обличьях и в неизменно роскошных одеяниях, толпились придворные. Когда Мелиадус с Хоукмуном вошли, все с любопытством уставились на них.

Ряды солдат уходили куда-то в бесконечность. Там, в конце зала, почти неразличимый отсюда, висел какой-то предмет – Хоукмун поначалу не узнал его и недоуменно нахмурился.

– Тронная Сфера, – прошептал Мелиадус. – А теперь делай всё, как я.

И он стремительно пошел вперед.

Стены тронного зала блестели зеленью и пурпуром, зато знамена были всех цветов радуги, так же как ткани, металлы и драгоценные камни, украшавшие придворных. Но взгляд Хоукмуна был прикован к шару.

Казавшиеся карликами в огромном зале, Хоукмун и Мелиадус ровно вышагивали, приближаясь к Тронной Сфере, а с галерей справа и слева их продвижение обозначали фанфары.

Постепенно шар становилось видно всё лучше, и зрелище потрясло Хоукмуна. Сфера была наполнена молочно-белой жидкостью, которая лениво клубилась, приковывая взгляд. Время от времени в ее глубине вспыхивали радужные искры, которые затем медленно меркли и угасали, а в центре шара, словно зародыш в материнской утробе, висел старик со сморщенной кожей, явно бесполезными уже конечностями и с гигантской головой.

Во всем копируя Мелиадуса, Хоукмун склонился перед существом в шаре в низком поклоне, ощущая на себе пристальный и недобрый взгляд.

– Встаньте, – прозвучал голос.

Изумленный Хоукмун понял, что голос исходит из сферы. Голос человека молодого, в полном расцвете сил – золотистый голос, мелодичный голос. Голос, полный жизни. У Хоукмуна мелькнула мысль, что его забрали из чьего-то юного горла.

– Король-император, я привел Дориана Хоукмуна, герцога Кёльнского, который был избран, чтобы сослужить нам службу. Вы помните, сир, я рассказывал о своем плане. – Мелиадус поклонился.

– Мы тратим слишком много усилий и проявляем немалую изобретательность, чтобы заручиться поддержкой этого графа Брасса, – проговорил золотистый голос. – Мы верим, что ты верно понимаешь суть дела, барон Мелиадус.

– Вы можете верить мне, ваше величество, – ответил тот, снова кланяясь. – Мои прошлые дела тому порукой.