Пагуба - Сергей Малицкий Страница 17

— Все помнят, — раздался от дверей в покои иши тонкий голосок, и по залу пополз холод.

Ирхай раздраженно повернул голову. Так точно. До внезапно сложившейся Малой Тулии добрался и главный смотритель Текана — Тепу, маленький румяный толстяк. Вот ведь судьба: стоял когда-то толстячок у хлебной печи в северной слободке, лепил пирожки, забрасывал их в рот да в ус не дул, а когда прежний смотритель растворил собственный дух в Пустоте, явился храмовникам глас все той же Пустоты и объявил рыхлого булочника новым смотрителем всего Текана. Вот было веселья, когда добродушный булочник с неподдельной растерянностью принялся заправлять казнями отступников у хиланского Храма Пустоты. Ничего, постепенно пообвыкся, даже во вкус вошел. Правда, теперь он вновь казался испуганным и жалким. Но ведь не из-за испуга смотрителя озноб пробил едва ли не всех, кто собрался в зале собраний?

— Все помнят, — запинаясь, повторил Тепу, шагнул вперед, сбросил с плеча грязный мешок, вытер рукавом пот с лысины. — Как же не помнить? Низкий поклон блистательному ише, почтение прочим достойным мужам Текана. Ведь мы не забыли? Точно такая же печатка имелась и на груди безвременно почившего прошлого смотрителя. Он же в один день с предпоследним ишей отправился в Пустоту. — Смотритель еще раз поклонился ише, обвел взглядом присутствующих. — Я, кстати, думаю, что и воевода, которого ты, дорогой Квен, сменил на его посту, тоже не просто так подавился костью в трактире, возвращаясь после славных подвигов во имя Пустоты в некогда гордом Харкисе. Никто, наверное, не осматривал его грудь, а если и осматривал, не обратил внимания? Мало ли шрамов на знатной туше? Но я, собственно, не по этому вопросу. Я насчет ушек. Да. Вот решил проверить свои запасы.

Смотритель распустил завязки мешка и начал вытаскивать оттуда, рассыпая соль, связки ушей.

— И вот, что-то нехорошие мысли у меня появились. Это, как вы понимаете, харкисские ушки, да. Все уши как уши, а одна пара порченых. Во-первых, с гнильцой, а во-вторых, с поджаркой. Подкопченные слегка ушки-то. Это почему же так-то? Коптили бы уж, так все, или доблестные ловчие голодали, решили поджарить человечинки, ушки потом отрезали, а остальное, прости меня Пустота, съели?

— Чья это пара? — медленно выговорил иша, обратив бледное лицо в маску.

— Вот, тут написано. — Тепу сдвинул кустистые бровки. — Какой-то Кир. Кир Харти? Ребенок, должно быть, судя по их размеру? Ну что, будем разбираться?

— Квен? — повернулся к замершему воеводе иша. — Род Харти — это род урая Сакува. Это уши его внука? Так он в речку упал или в костер? И разве твои ловчие не догадались засыпать их солью, пока гнали лошадей к Харкису, чтобы похвастаться хорошо сделанной работой?

Голос иши казался спокойным, но его пальцы вцепились в подлокотники кресла и вырвали бы их, если бы не отличная работа лучших столяров. Кровь готова была брызнуть из-под ногтей правителя, но в это мгновение снова заговорил Тепу. Но голос был не его, а чужой — холодный и безжалостный.

— Слушайте меня.

Тишина сожрала все звуки. Иша начал медленно вставать с кресла. Рядом с ним уже давно, с того мгновения, как Тепу вошел в зал, стоял Хартага. Начали подниматься Квен, Данкуй, Далугаеш, Мелит. Ирхай стал выпрямлять спину, с ужасом чувствуя, что встанет ровно, только если оборвет что-то в груди. Захрипел, закашлялся, не вставая, Кастас.

— Это не я, — испуганно пропищал, вытирая лысину, Тепу, и Ирхай вдруг забыл о боли в груди, потому что почувствовал, что толстый смотритель, который уже много лет никого не боялся, до ужаса, до животной дрожи боится того, что должно произойти немедленно, в эту самую минуту. И этот ужас вместе с холодом вдруг накатил и на самого постельничего.

— Это Тамаш, — проблеял Тепу. — Он это… главный. Только не изнутри, а снаружи. Он… от Пустоты. Вот. — Рука толстяка, подрагивая, снова потянулась к лысине. — Надо, значит, разобраться со всем этим делом. А то ведь небо почернеет — и все. Всем конец.

Смотритель вздрогнул и словно начал расти. Плечи его раздались, живот подобрался, черный потасканный балахон распахнулся полами плаща, и перед ишей встал кто-то вроде Далугаеша, только в тысячу раз ужаснее и холоднее. Ирхай еще успел разглядеть мертвенно-белое лицо, которое обрамляла черная линия коротких волос и черты которого подчеркивали темные брови и щетина пробивающихся усов и бороды, как вдруг он услышал одно слово и замер, потому что слово пронзило сердце старика и заставило его остановиться.

— Пагуба.

И через долгую, томительную секунду:

— Или Кир Харти. До конца лета.