Князь лжи - Андрей Смирнов Страница 16

Вон отсюда!..

Вон… Знай свое место.

Пролез все-таки. Так, спокойно. Взять себя в руки. Обуздать гнев. Я – Льюис Телмарид. Не какой-то вшивый Нельбрис, ученик некроманта, неумеха, не сумевший даже добраться до зала с огнями и выпитый Ночной Тенью в полглотка. Льюис Телмарид. Тот, кто ходил путями жизни и смерти, учился у друидов и бессмертного скайфера ваги, кто командовал тысячей всадников на Сепкразском поле, в той битве, где была сокрушена военная мощь Яала… Я, Я, Я. Не Нельбрис… не все остальные. Их память – моя, но они – не я. Нельзя забывать об этом.

Никогда нельзя забывать.

Поэтому – пусть сидят на своем месте и помалкивают, пока их не спросят.

Я продолжаю…

Первые дни в клетке слились в размытое пятно. Какое-то безвременье: слова, движения, чьи-то крики… кажется, меня били… или пытались кормить?.. События слепились в один ком, и теперь уже не разобрать, что же происходило.

Потом…

Потом наступило прояснение. Я осознал – пока еще очень смутно, интуитивно – что со мной творится что-то нехорошее, неправильное. Умирает не только тело, разлагается не только жизненная сущность, искажается не только волшебство. Поврежден и разум, быть может – необратимо. Какая-то часть еще может думать, осознавать себя, но другие… Хм. Другие тоже осознают себя. Каждая из частей по отдельности.

Там, в тюрьме, пока дни текли, как песок между пальцев, я пытался обуздать собственное безумие. Та часть моего разума, которая и была «настоящим мной», потихоньку оправлялась от шока, вызванного незавершенным слиянием с Ночной Тенью. Хозяин проснулся в собственном доме… и увидел, что дом заполнен сумасшедшими и калеками.

В Бэрверском холме я потерял часть себя, но успел набраться осколков чужих «я». Часть соборной сущности, волевой «осью» которой являлась сама Тень, была разрушена моим последним самоубийственным заклятьем. Но поскольку я и сам в этот момент вливался в объединенное сознание, часть разрушенной сущности прилепилась ко мне, другая – осталась в сфере ментального притяжения Ночной Тени.

И теперь осколки чужих Келат жили во мне, неполные, поврежденные, полубезумные. И каждый из осколков желал занять центральное место, утвердить свое «я». Призраки желали сбежать от собственного небытия.

Я не мог просто подавить их, вышвырнуть вон – мы слишком тесно слились друг с другом. Не трудно смешать разные краски – но попробуйте затем разделить их!.. Пытаясь обуздать своих новых «жильцов», я понял, что все эти попытки обречены: они все равно останутся жить во мне, и более того – постоянная борьба с ними парализует мое собственное «я», займет все силы разумной души и в конечном итоге закроет от меня окружающую действительность. Жить мне оставалось совсем недолго, и что же – убить последние недели на эту бесплодную борьбу?..

Я решил, что это не выход. Я хотел жить и совершенно не желал присоединяться к Тени. Но чтобы изыскать средства противодействовать ей, мне требовалось вернуть себе утраченную способность здраво рассуждать… хотя бы в какой-то степени.

Я пошел на сделку с призраками, рвавшими на части мой разум. Я дал им долю в себе, навсегда отказавшись от того себя, каким я себя знал уже несколько десятков лет. Я попытался собрать разрозненную мозаику чужих сознаний в единое целое. Я притягивал осколки, включал их в себя и менялся сам. Процесс объединения увенчался успехом лишь отчасти, и не закончен до сих пор. Они все еще живут во мне, и часто рвутся к узлу воли, желая занять главное место. Но уже не так яростно, как раньше. По крайней мере, мне удалось освободить какую-то часть разума для повседневных нужд. За пределами этого маленького очага сознания – хаос и мрак, отчаянье и смерть. Я чувствую их, словно голодных зверей, раздраженно кружащихся у моего порога. Я не мог сразу приручить их всех, и не могу до сих пор. Но я пытаюсь. Иногда пряником, иногда – плетью.

Я собираю человека (забавно говорить о себе в третьем лице, но выглядит это именно так), не жившего никогда прежде, но обладающего неполной памятью двух десятков самых разных людей. Я обнаружил, что в мозаике не хватает нескольких деталей, принадлежавших когда-то Льюису Телмариду. Некоторые события из моего прошлого – белые пятна. Куда делись эти воспоминания?.. Не знаю. Возможно, утеряны в ходе «сборки» нового человека. Возможно, я утратил их еще раньше, в момент духовного контакта с Тенью. Часть того колдовского яда, в который я себя превратил, могла разъесть и мой собственный Келат, так же, как была разъедена и соборная сущность мертвых колдунов, подвластных демонической бестии. Если верно последнее, то этими, недоступными мне воспоминаниями, сейчас может владеть Тень… Нет, не хочу думать об этом. Эта мысль отчего-то пугает меня, она как-то особенно омерзительна…

Надо смотреть в будущее, а не думать о том, что потерял в прошлом.

Я умер, и не один раз, а много. Умер – и вот теперь рождаюсь заново – но как же мучительно и ненавистно мне это рождение!

Более-менее разобравшись с самим собой, следовало разобраться со своим окружением. Для начала – покинуть тюрьму.

Тут обнаружились новые трудности. Вся или почти вся магия, которой я владел прежде, теперь мне отказала. Тэннак был истощен, колдовские способности – повреждены, сама их основа – извращена. Чудовищная порция яда, влитая в меня Тенью и еще более усиленная моим собственным заклятьем, не только сократила мою жизнь до считанных недель, но и раздавила, практически уничтожила Тэннак. Я метался по клетке, как пойманный зверь. Я не мог ждать и не мог вырваться отсюда. И вот тогда-то у меня и обнаружилась одна очень странная способность…

Хоть вага и научил меня красть жизненную силу, я никогда прежде не пользовался этим умением. Друидское воспитание надежно ограждало от подобных поступков – да и необходимости в них не возникало. Теперь необходимость появилась, а многое из того, что прежде определяло поведение Льюиса Телмарида, в «новом» Льюисе сошло на нет. Тень исковеркала меня. Есть ли что-либо на свете, чего я не сделаю для того, чтобы не присоединиться к соборной душе, собранной Тенью, и оставаться под ее властью, питая собой источник смертельных болезней столь долгое время, которое живет душа? Не знаю. Не уверен. Наверное, нет.

Моим соседом, сидевшим в соседней клетке, был придворный сановник, осужденный князем за воровство и растрату. Я был плохим собеседником и больше молчал (иногда – с ревом и воем метался по клетке) в ответ на его попытки завязать разговор. Потом враждующие друг с другом обломки душ начали приходить в какое-то, еще очень неустойчивое равновесие, и наступавшее просветление достигало временами такой степени, при которой я уже мог отвечать нечто однообразно-утвердительное в ответ на реплики моего соседа. Или хотя бы кивать головой. Если у меня вообще возникало желание общаться, а такое случалось нечасто, поскольку в периоды перманентно наступающей ясности я мало интересовался окружающим миром, больше сосредотачиваясь на собственных проблемах. Тем не менее мой плавный переход из разряда «буйнопомешанных» в разряд «тихопомешанных», а также редкие ответы и кивки немного приободрили соседа, и он стал часами беседовать со мной. Тема была неважна, он мог обсуждать что угодно, начиная от качества еды, которой нас потчевали тюремщики, и заканчивая подробнейшим изложением собственной биографии. Кроме меня, поговорить ему больше было не с кем, а сидел он тут уже довольно давно. Его бесконечное тарахтение поначалу воспринималось мною просто как шум, затем, по мере того, как разум оправлялся от шока, не слушать этого полудурка становилось все труднее и труднее. Против воли я принужден был узнавать сообщения относительно прошлой жизни моего соседа, его привычек, пристрастий, его мнений по поводу мнений других сановников князя, его воззрений относительно политики и общественной жизни. Меня утомляли эти бесконечные многоглаголанья, но я не мог – не понимаю, почему – приказать ему заткнуться, или, протянув руки через решетку, просто придушить его. Последнее не составило бы труда: до встречи с Тенью я был не только колдуном, но и воином, и не самым худшим, этот же придворный взяточник и женолюб вряд ли когда-либо держал в своих руках оружие тяжелее кошелька или кисточки для письма. Тем не менее, я его не убил. Что-то заставляло меня внимать всему этому бреду, не давая толком сосредоточиться на собственных мыслях… В один из дней (хотя там, в тюрьме, сложно было отличить день от ночи), когда этот полудурок – в который раз! – рассказывал мне о своих женщинах, это самое «что-то» проявило себя чуть более определенно. Сосед говорил о женщинах, с которыми имел близость; особенно он выделял одну из них, роскошную придворную даму. Если и было в этом слизняке нечто, отдаленно похожее на подлинные чувства и страсти – те, которое выворачивают наши души наизнанку, ради которых мы совершаем немыслимое, не жалеем и самой жизни, принося ее на алтарь ненависти или любви – то оно, это «нечто», относилось именно к этой женщине. Нет, не настоящее чувство, а именно тень его, что-то отдаленно (очень отдаленно) похожее. Что-то живое проскальзывало в нем, когда он говорил о своей Майгре Хеклек Сайпегра. Она была женой одного из дальних родственников князя, но жила раздельно с мужем и часто меняла любовников. Мой сосед был в их числе, но его Майгра, кажется, выделяла особо, потому как, даже получив формальную отставку, он не перестал быть частым гостем в ее доме, а иногда – и тем, кто в промежутках между смазливыми юнцами по-прежнему делил с Майгрой ложе.