Власть волшебства - Андрей Смирнов Страница 16

Что-то было не так в этих мыслях. Чуть позже он вспомнил — и не сразу поверил своим воспоминаниям, в первый момент решил, что этот остаток сна или какая-то забредшая в голову фантазия — что и сам когда-то не верил ни Рийоку, ни прочим наставникам. Он вообще все воспринимал иначе до того, как пришел сюда. Ну да, конечно... Он с трудом вспоминал прежнего себя — мышление, виденье мира — и поражался тому, как сильно изменился. Он слишком долго жил в «вывихнутом» мире, но теперь нарушенный порядок восстанавливается, и все будет так, как должно быть. Жаль только, что не все способны пережить исцеление; Рийок прав — некоторые люди настолько закостенели в своем ненормальном, извращенном состоянии, что им уже невозможно помочь, любая помощь оборачивается для них мучением и смертью. Можно было лишь посочувствовать этим несчастным, посочувствовать даже Эдвину — ведь кен Гержету исцелиться будет намного сложнее, чем Дэвиду: в качестве основной стихии Дэвид изначально выбрал Свет, а Эдвин Тьму; несмотря на все пинки и уколы, которые обрушивала на него жизнь, в глубине души Дэвид никогда не переставал верить в справедливость и по возможности придерживался моральных норм, в то время как Эдвин вряд ли вообще когда-нибудь верил в справедливое мироустройство, а морально-нравственных норм, конечно, придерживался, вот только, как и большинство хеллаэнцев, считал подлинным источником и законодателем этики не общество и не высшие силы, а себя самого. Неудивительно, что ему теперь трудно перестроиться.

Трое покончили с собой, а еще четверо, решив после получения Имени, что с них хватит, что Небесная Обитель дала им все, что могла дать, не ущемляя их личную свободу, что с тем многообразием энергий и пластов реальностей арайделинга Света, которое открылось им с помощью Имени, следует разбираться самостоятельно, без подсказок мудрых и благих наставников — сбежали. Среди этих четверых был Фаннай кен Сермен. Намного позже, на предпоследнем круге обучения, когда им — правда, только раз в месяц — стали позволять покидать Обитель и встречаться с родственниками, Дэвид, через Эдвина кен Гержета, семья которого поддерживала связь с кен Серменами, узнал о дальнейшей судьбе Фанная. Эдвин утверждал, кстати, что Фанная Дэвид мог видеть еще в Академии — молодой кен Сермен учился там в то же время, что и они, но Дэвид, как ни старался, не мог его вспомнить. В Академии учились слишком многие, Фаннай, что неудивительно для нимрианского аристократа, начал сразу со второго курса, и если Эдвин знал его, пусть и весьма поверхностно, поскольку и сам принадлежал к местной знати, то с Дэвидом у Фанная просто не было точек соприкосновения. Они познакомились уже здесь, в Обители, но поначалу возможности узнать друг друга поближе так и не представилось, а чем дальше, тем все более замкнутым становился Фаннай. Для нимрианского аристократа его колдовской Дар не был особо выдающимся и, кажется, юноша пришел сюда для того, чтобы в первую очередь разобраться в самом себе, найти какую-то внутреннюю опору, получить силу, которую здесь сулили — в результате, однако, себя он со временем и больше терял. В жизнерадостном и мечтательном юноше арайделинг Света, в которой он был введен, выявил какой-то скрытый внутренний разлом; принятое Имя оказалось слишком тяжело для его духа — даже несмотря на то, что Фаннай был до этого инициирован Светом и Жизнью и в плане этики казался достаточно приличным молодым человеком, а не каким-нибудь беспринципным негодяем. Но эту дорогу он осилить не смог или не пожелал, а может быть, еще с самого начала, узнав от кого-нибудь о том, что в Обители можно приобрести Имя, решил ограничить свое обучение лишь этой, начальной частью. Так или иначе, но после бегства жил он недолго. Семья сразу заметила в нем что-то ненормальное — он мучился, не находя себе места, как-то неправильно реагировал на самые простые слова и вопросы, как будто бы что-то во внутренних настройках его души и разума было выведено из строя, повреждено. Состояние его быстро ухудшалось. Гэемон менялся, силясь принять какую-то невозможную, немыслимую форму — словно оборотень, который переходил из человека в животное или птицу, но так и застрял в середине или в первой трети преображения, в каком-то переходном состоянии, которое само по себе совершенно нежизнеспособно — и так и умер в процессе незаконченной трансформации. Родители пытались помочь ему, прилагали свои собственные колдовские таланты, даже позвали кого-то со стороны — но все их усилия в конечном итоге ничего не дали. Фаннай умер, а душу его так и не смогли поймать. Родственники не смогли. Дэвид почти не сомневался, что эта душа вернулась и присоединилась к душам несчастных самоубийц. Не было сомнений и в том, что с душами остальных беглецов произошло нечто подобное. Это вызывало двойственные чувства. С одной стороны, было что-то смущающее в такой посмертной участи. С другой стороны — и чем дальше, тем более вероятной казалась ему эта версия — может быть, Эдвин не так уж далек от истины? Отступники не смогли завершить путь, но все-таки пытались пройти его — неужели они будут отвергнуты, преданы забвению и лишены всякой надежды? Может быть, те, кто служит источнику блага, или даже сам источник (ведь он, как уверяли мастера, имеет свою волю и способен действовать целенаправленно) приготовили для слабых, сбившихся с пути, нечто особенное? Не столь прекрасное, как для всех остальных, но все же не полное исчезновение? В это как-то легко верилось — ведь в арайделинге Света, которым Дэвид теперь жил и дышал, все имело смысл и ничто из того, в чем теплилась еще хоть искра жизни, что имело еще хотя бы крошечный шанс быть исцеленным, не отвергалось.

Время шло, каждый день был заполнен до предела — усвоение все нового и нового материала, бесконечные тренировки, ежедневные открытия в арайделинге Света — никакой возможности остановиться, задуматься, побездельничать, помечтать, всласть поразмышлять на свободную тему — и Дэвид вдруг заметил, что вспоминает Идэль все реже и реже. Жизнь затягивала его, память об убитой жене потихоньку тускнела. Это показалось ему глубоко неправильным, словно он совершает какое-то предательство, идет по самому легкому пути. Он не хотел думать о ней, потому что это было слишком больно. Когда во время уроков его тело, ум или гэемон находились в предельном напряжении, сердце отдыхало. Текущая деятельность поглощала все внимание, не оставляя возможности заглянуть в себя — туда, где со дня свадьбы жила только боль. Но теперь все, кажется, успокаивалось, и когда он понял это, то возненавидел себя. Выходило так, будто бы леди Марионель права: все проходит, и это пройдет. Животное тоскует, потеряв подругу, но подожди немного, милый Дэвид, ты успокоишься и найдешь себе кого-нибудь еще. В весенний сезон, когда тебе захочется искать. Ты, конечно, будешь думать, что у тебя все по-особенному, что это Любовь, при том Любовь с большой буквы — о, у тебя будет еще немало возможностей обмануть себя! Вы, человечки, такие забавные — придаете собственным иллюзиям, в основе которых лежат обыкновенные половые инстинкты, такое сверхъестественное значение, возводите их на пьедестал, поклоняетесь им, считаете очень красивым и благородным отдать жизнь за любовь — хотя даже ваших скудных умишек могло бы хватить на то, чтобы понять: все это самообман, вещи, которые вы сегодня почитаете чрезвычайно важными, завтра сменятся еще более важными, а сегодняшние уйдут в никуда, будут преданы полному забвению... Так говорила воображаемая Марионель, и Дэвид, представлявший ее, может быть, чуть более циничной, чем она была на самом деле, чувствовал, как в нем поднимается...нет, не гнев — о подобных эмоциях он уже почти забыл за время обучения и должен быть забыть окончательно к выпускному экзамену... поднималось какое-то тотальное неприятие того мира, который рисовала Говорящая-с-Мертвыми. Ее мир был ужасен, в нем не было ничего высокого и чистого, она же не только свыклась с ним, но и сама поддерживала его порядки и законы, в которых искажено, испорчено было все, от и до — и сердцевина, и внешняя форма. Неудивительно, что она так говорила — ведь она из числа тех «мировластителей», о которых регулярно вспоминали и Рийок, и Тиклин. А ведь когда-то он хорошо относился к ней, думал даже, что она ему поможет. Дурачок. Она погладила его по шерстке, сказала пару теплых слов тогда, в Долине Теней, когда они искали Ролега кен Апрея, и он попался на крючок. Поразительно, как легко Обладающие могут управлять людьми, если им надо, располагать к себе, если того желают. Рано или поздно ему придется выбирать, кого из них убить для того, чтобы сдать экзамен и показать, что вся их власть, внешне такая великая и грозная, на деле — ничто: иссохшее дерево, пустое внутри. Дэвиду понравился этот образ: да, они, Силы мира — это дерево, не желающее давать плода, а братство Небесной Обители — наточенный топор у его корней. Может быть, в качестве жертвы выбрать Марионель, эту лживую циничную суку! Нет, нельзя. Это будет неправильно. Слишком похоже на месть. Она уязвила его самолюбие, когда он, пресмыкаясь, молил о милости, едва не убила в нем всякую надежду и веру — нет, Марионель не для него. В действиях члена братства Обители не должно быть страсти — одна только чистота помыслов и действий, стремление совершать поступки в согласии с Высшей Волей, во всем и всегда. Он найдет кого-нибудь другого — кого-нибудь, к кому у него не будет личных счетов.