Без поводыря - Андрей Дай Страница 16

Судженка скоро станет селом – нижние, лиственничные, не менее чем в два обхвата, бревна рубленой церкви даже из-под снега видно. И рядом, так сказать, прямо на главной площади населенного пункта – усадьба, специально выстроенная для дежуривших в деревне казаков. Что бы мы ни делали, какой бы шанс на исправление уголовникам ни давали, – а они, как тот волк, все в лес смотрят. А кто лучше других каторжников по окрестным буеракам отыщет, как не местные же жители?

Ну и, кроме того, кто-то же должен был оказывать силовую поддержку властным структурам в новом Судженско-Троицко-Тундальском промышленном районе. И горному приставу, и правлению. Не дружину же мне личную создавать! Хотя – каюсь, была такая мысль. Пара сотен хорошо вооруженных… гм… сотрудников собственной службы безопасности – отличный аргумент… в некоторых спорах.

Управляющим отдельной командой Суходольский назначил сотника, командующего шестой сотней полка, Степана Никифоровича Глубокого. Отрекомендовал этого пятидесятилетнего матерого казака как человека вдумчивого, не склонного сначала головы рубить, а разбираться после. Но жесткого. По словам Безсонова – так и вовсе жестокого. В сотне у него был идеальный порядок и дисциплина. Но молодые под его начало идти не стремились – мог, если урон казачьей чести и традициям углядит, и плетями приказать выпороть.

А уж въедливый – ужас. Когда сотню свою в промрайон уводил, целый караван припасами нагрузил. И возражений, что, дескать, не на войну собирается и всегда можно в Томск гонцов послать, не слушал. Одних патронов к «спенсеркам» чуть не треть от всего запаса забрал. Еще и скалился – вам-то они зачем? В кого вы тут стрелять собрались? А у меня там одних душегубов – полк! Может быть, поэтому об удачных побегах из шахтных острогов я и слыхом не слыхивал.

В местной, Судженской заставе главным был урядник Колоткин – седой, невысокий и кривоногий, с какими-то подозрительно грустными глазами. Я моих спутников успел заранее предупредить, что нужно говорить: дескать, ревизора из губернии сопровождают. Так что, убедившись, что прибыли мы не по его душу, успокоился и разместил на постой. Мне даже, как представителю каких-никаких, а властей, даже отдельную каморку выделил. Чему я, кстати, был очень рад. Не все, что я делаю, терпит чужие глаза.

Пока топили баню, я достал чистый лист бумаги и перо с чернильницей. И быстренько, пока кто-нибудь любопытный не сунулся, выписал сам себе грозную бумагу. Свидетельство, что господин Шмидт, Генрих Густавович, назначается ревизором и что всем управляющим и приказчикам компаний «Томскуголь» и ТЖЗ требуется оказывать подателю сего всяческое содействие. Ну и, конечно, под страхом увольнения – не препятствовать деятельности господина Шмидта. Честное слово, усилием воли заставил руку остановиться, когда она уже начала выводить вместо «господина» – «лейтенанта».

Объяснил Герочке причину веселья, помахал бумагой, чтоб чернила подсохли, сложил вчетверо и прибрал в серый конверт без подписи. Которого тем не менее прятать не стал, оставил на столе. Пусть особо любопытные удостоверятся, что личность я важная и где-то даже опасная.

Потом достал ножнички и подровнял отросшую до состояния «борода куцая» щетину на подбородке. Светлую, кстати, почти рыжую – к вящему нашему с Германом удивлению. То ли мороз на волосы так влияет, то ли есть-таки в роду у Лерхе истинные, едрешкин корень, арийцы и белокурые бестии.

В сумерках уже, после бани и раннего ужина, накинул полушубок на нейтральный, достойный любого господина со средним доходом костюм, сунул в карман револьвер и отправился гулять по обеим двум улицам рабочего поселка. И вновь обратил внимание на контраст – белая дорога с темными, на закате так и вообще чуть ли не черными, обочинами. Специально остановился, ткнул ногой в сугроб. Интересно стало – весь ли снег испачкан угольной пылью? Оказалось – нет. Слоями. Поверх свежего, только нападавшего – траурная ниточка отложений человеческой деятельности.

Задумался об экологии. Мысли плавно переползли с угольной пыли на снегу на отходы железоделательного производства. Припомнились новокузнецкие удушающие ветра в оставленном, в том, прошлом моем, мире. Пришлось морщить лоб в попытках восстановить в памяти планы Троицкого и Тундальского заводов. Предусмотрены там какие-нибудь очистные сооружения или все-таки нет? Печально будет, если нет. Не хотелось бы оставлять потомкам в наследство лунный пейзаж на месте девственной природы.

Не заметил, как добрел до двух стоящих рядом, стена к стене, приземистых строений с пестрыми вывесками. На одной из них значилось: «Судженская лавка шахтоуправления». Другая, рядом, сообщала, что торговлю ведет томский купец третьей гильдии И. И. Тихонов.

Зашел к купцу. Просто ради любопытства. Цены сравнить. Так-то, по большому счету, и сам поселок, и земля под ним и шахтами была нами с Нестеровским арендована у империи, и окажись торговец слишком жадным, можно было бы и прекратить это безобразие. На счастье для Тихонова, слишком уж больших, по сравнению с губернской столицей, наценок я не обнаружил. Удивился даже, что, несмотря на это, в лавке было малолюдно.

А вот возле широких дверей в лавку шахтоуправления собралась небольшая демонстрация, состоящая большей частью из женщин. Наверняка – жен шахтеров. Тем больше удивляла пара верховых казаков, замерших шагах в десяти от лавки.

– Что здесь происходит? – строго, словно начальник у подчиненных, спросил я у кавалеристов. – Я – ревизор Шмидт!

Гоголь был не совсем прав. Никаким особенным, прямо-таки волшебным, как Николай Васильевич утверждал, действием слово «ревизор» не обладало. Сибиряки сейчас вообще гораздо спокойнее и увереннее в себе, чем полторы сотни лет вперед. Подумаешь, к пятидесяти другим напастям добавится еще какой-то… назойливый господин! Так ведь дальше Сибири не сошлют. Некуда дальше-то!

Немецкая фамилия в этом отношении куда лучшее действие отказывает. В головах нынешнего населения империи укоренилась стойкая ассоциация: немец – значит, начальник. В столицах, на жестких лавках университетских аудиторий, еще можно было найти бледного, полуголодного студента с нерусской фамилией. А уже за первыми заставами – живут и благоденствуют целые династии иноземцев всевозможного происхождения. Не зря же кто-то из великих, как бы не фельдмаршал Суворов, просил Великую Екатерину сделать его немцем.

Отсюда – мой выбор имени при создании образа ревизора. Шмидт – это в Сибири звучит гордо! Многозначительно! Веско. Не то что какой-нибудь Носкович или, не дай бог лошадиную фамилию, Овсов.

– Бабы бузят, ваше благородие, – доложил мне один из казаков.

– Это я и сам вижу, – раздраженно дернул я плечом. – В чем причина?

– Так они хлебушка хочут, а в лавке одно винище хлебное, вашбродь. Тихонов-то – крохобор, за шахтные чеки не торгует. Говорит – бумажки энти в банке не имут.

– Чеки? Что еще за чеки?

– Дык известно какие, ваше благородие. Которые здеся заместо денег артельным дают. Управляющий-то, господин Фитюшин, сказывает, будто в Томске, в главной конторе, их можно обратно на рубли поменять. Только кто же туда поедет? Кушать-то здеся хочется. Вот бабы и бузят, чтобы в лавку продукты возили, а не водку. Да вы, вашбродь, не сумневайтесь. Оне сейчас распалятся да к управе пойдут. А тут уж и мы с нагайками. Парочку горячих приложим – оне и разбегутся.