Песня зверя - Кэрол Берг Страница 16

Я ответил, как подобает:

— Благодарю вас, и пусть следуют за вами ваши боги.

Соседний прилавок занимал торговец кожей. Товар у него был самый разнообразный — от сумок и кошельков до легких кожаных доспехов и конской сбруи. Румяный лысоватый торговец внимательно прислушивался к моему разговору с мастером-арфистом. Когда я поспешил прочь, он крикнул мне вслед:

— Сенай! Можно с вами словечком перекинуться, если позволите?

О, как отчаянно мне хотелось притвориться, будто я его не слышал, и убежать! Однако я заставил себя остановиться и сжал за спиной руки в перчатках, словно у меня был целый день на разговоры.

Судя по бежевой шелковой рубашке и кожаным штанам и жилету превосходного кроя, дела у него шли блестяще. Удем — низкорослый, крепкий, коренастый, светловолосый, как все его соплеменники. Челюсть как наковальня.

— Вы флорианский знаете?

— Да.

— И обычаи их тоже знаете? Когда кому кланяться и вообще?

— Да.

Обычаи и языки я впитывал легко, как легко запоминал все звуки городов, деревень и лесов. Это же все музыка.

— А кроме флорианского? Неужели вы и другие знаете — ну, к примеру, бринский?

— А почему вы спрашиваете?

— Да, понимаете, на том конце рынка сидит ременщица из бринов. Вещи у нее славные, только выглядят для элирийцев странновато. А у нее вид такой, будто год маковой росинки во рту не было… Я бы ее нанял, пусть у меня поработает, да она не понимает, когда я ей говорю. И вот я хочу предложить, за вознаграждение, конечно — если, конечно, такого богатого господина, как вы, это не обидит, — может, вы поговорите с ней от моего имени? Это бы и ей, и мне было на пользу…

Вот и ответ. Ведь я дни напролет ломал голову над тем, как бы заработать на пропитание. Я обошел все прилавки, смотрел на всех прохожих, — может быть, мне по силам делать то же, что и они? Несмотря на то что занятия музыкой были бы для меня слишком горькими, да и опасными, я уговаривал себя наняться учителем пения или игры на лютне или флейте — хотя дорого брать за уроки было нельзя, ведь я не мог показать ученику, чего от него добиваюсь. А все прочее, любое ремесло, требовало здоровых рабочих рук, а я даже писать мог с трудом и неразборчиво. Окостеневшие пальцы не могли ни делать инструменты, ни переписывать ноты, ни считать деньги. А спина пострадала настолько, что даже самая простая физическая работа была не для меня, — не говоря уже о том, что сенай, предающийся такого рода деятельности, вызовет неизбежные вопросы. Но мне никогда не приходило в голову, что я ведь знаю языки.

— Ну что ж, поговорю с вашей ременщицей, — произнес я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучало слишком много рвения. — Вознаграждения не нужно. Но, вероятно, вам понадобится… э… и другая помощь в области перевода…

Он сощурил глаза и собрал широкий лоб в складки.

— А не знаете ли вы, как уговорить раггайского вождя продать кое-какое золото, а?

— Я как-то месяц прожил в раггайской деревне. Раггаи очень трепетно относятся к своим золотым вещам, разве что покупатель станет членом их семьи — это нетрудно сделать с помощью нескольких свиней и бочонка браги. Ну а член семьи, конечно, может делать что хочет с работами своих братьев и сестер, — разумеется, если это приносит семье почет или выгоду.

На лице купца-удема заиграла блаженная улыбка.

— Меня зовут Альфригг…

После некоторых церемоний Альфригг признал, что постоянный переводчик ему будет очень даже кстати, тем более что пора бы расширять дело.

— А вас как называть, сударь?

— Эйдан… Эйдан Мак-Тарсуин.

— А. Понятно.

Я назвался "ничьим сыном". Альфригг, должно быть, подумал, что я — младший сын, оставшийся без средств из-за семейной ссоры. Такие случаи в сенайских семействах бывали сплошь и рядом. Из-за этого в стране было много обедневших служащих и священников, художников и актеров с прекрасным образованием, которым не удавалось найти своего места в обществе. Я не стал его разубеждать. Остался без средств — это истинно так.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что Альфригг родом из городка Дунгарвен на востоке Элирии. Он был подмастерьем мясника, а потом оказалось, что с кожей у него дела идут лучше, чем с мясом. Он рано выкупил себя из подмастерьев и теперь единолично и твердо управлял процветающим делом и семьей, в которой было семь человек детей. Камартан ему нравился расположением и приятной атмосферой, однако, созерцая голубыми глазами проходящие через город караваны, он так и видел перед собою целую кожаную империю.

А когда я предложил рассказать ему, какой товар предпочтут чужеземные покупатели — о том, например, что эсконийцы носят маленькие кожаные ладанки с прахом предков, а для бринов важно, чтобы на всей утвари были имена их домашних богов, — он хлопнул меня по спине и весь расплылся от удовольствия.

— Благослови меня Ванир! А я-то думал, нет на земле зверюшки никчемнее сеная! Эти их книжки, да письмена, да дрязги, политика всякая, театр там… Тьфу! Элимы и ослы — и те полезнее. А вы, сударь мой, богачом меня сделаете, да и вам изрядно перепадет, стоит постараться, право!

И после четверти часа переговоров Альфригг принес красную эмалевую фляжку уциата — чудовищно крепкой браги, которой удемы скрепляют всякое соглашение, и две крошечные стопки.

— Да будет наше сотрудничество долгим и выгодным, Эйдан Мак-Тарсуин!

Поначалу я работал в основном переводчиком — помогал Альфриггу вести переговоры с купцами, проходившими с караванами через Камартан. Иногда я давал ему советы, касающиеся нравов и обычаев разных народов. К тому же я переводил письма и документы, хотя и схитрил — сказал, что у меня всегда были наемные писцы и я не привык писать сам. К счастью, элим-помощник Альфригга оказался малым весьма понятливым.

Хотя торговля никогда меня не привлекала, дни проходили в делах, и скучать не приходилось, а тем более бояться или сожалеть о чем-то. Для этого было более чем достаточно ночей. Ведь настанет день, когда мне придется возобновить поиски истины в моей жизни. Но сначала мне нужно кое-что сделать с самим собой. Если я по-прежнему буду вздрагивать от каждого звука, мне не удастся улавливать тонкости, а без этого никак нельзя. Если я буду чураться людей, то не смогу задавать ненавязчивые вопросы. Подобная работа была для меня прекрасным лекарством.

Тело мое, казалось, изменилось не меньше, чем сломленный трусливый дух. Мне и пяти шагов было не пройти, не задохнувшись от усталости. Как же я тогда подберусь поближе к драконам, чтобы узнать, почему мой кузен говорит, что они из-за меня беспокоятся? И, что еще интереснее, — как мне потом уйти от них, чтобы разобраться с тем, что я узнаю? Так что каждое мое утро в Камартане начиналось с того, что я отправлялся на прогулку в каменистые холмы. Поначалу мне едва удавалось пройти пол-лиги за два часа, а большую часть времени я проводил, приникнув к дереву или валуну и сомневаясь, что когда-либо вновь обрету способность двигаться и дышать. Однако через месяц ходить стало легче, а через три месяца я уже способен был взбежать на вершину самой горы Камар, откуда передо мной открывался в рассветных лучах вид на весь Камартан и западную Элирию. Туда было добрых две лиги. Спокойная красота Караг-Хиум и сухой чистый воздух были целительны для моих легких, если не для души. После этого трудовой день был мне нипочем.