Мир Волкодава: Последняя война - Андрей Мартьянов Страница 16

Фарр не заметил, как поутихли разговоры в храме. Люди замолкали не столько от удивления, заметив, что совсем молодой, едва достигший совершеннолетия ученик мардиба подошел к винтовой лестнице, ведущей на маленький балкончик с мраморными резными перильцами, что находился справа от стены восходного фасада, и осторожно полез наверх. Шехдадцы были поражены и возмущены — только посвященный служитель Вековечного имеет право касаться Книги и всходить на возвышение, откуда голосом мардиба вещает свою волю Атта-Хадж!

Атт-Кадиру неожиданно стало жарко, а подъем по двадцати ступеням буквально лишил его сил. Фарр начал задыхаться, глаза заливал пот, колени же подрагивали. Однако он ясно ощутил — это был не страх. В него вливалась некая странная и очень древняя сила — Фарр даже почувствовал ее запах, будто от разряда молнии, ударившей совсем рядом. И еще немножко гари, каменной пыли… Неясный запах, чужой. Можно сказать, слишком чужой.

"Ну! — приказал он себе. — Говори!"

Фарр не раскрыл Книгу Эль-Харфа и даже не коснулся ее тяжелой обложки из почерневшей от времени кожи. Перед его глазами по-прежнему стояло видение: сменяющие друг друга пятна розового, сиреневого, ярко-зеленого, шафранового и многих других цветов, составлявших некую единую картину, которую невозможно было постичь, ибо только безумец может попытаться объять необъятное. Разум Фарра с достойной уважения быстротой вырвал из цветного ковра яркий сегмент, составлявший отдельную и одновременно идеально вписывающуюся в целое часть, облек ее в слова и…

Храм замер. Никто не ждал от мальчишки в желтоватом халате ученика мардиба подобных слов. Несколько позже, возможно, люди сказали бы: "Я слышал голос Атта-Хаджа, и он был прекрасен…"

Сказать это, увы, никто не сумел. Ни в этот день, ни на следующий, ни годом спустя. А Фарр до конца жизни утверждал — столь ясных и благородных слов он от себя никогда не слышал, да, похоже, и не услышит более.

— Синее небо! Тебя, скрытого за лазурью, тебя, Отца Мира, вопрошаю! Не промолчи и не безмолвствуй, Атта-Хадж, Созидатель-и Разрушитель! Не оставайся в покое, ибо вот враги народа твоего шумят и ненавидящие тебя подняли голову; против сыновей твоих составили коварный умысел и уговариваются на хранимых тобой; сказали: "Возьмем меч и истребим их из народов, чтобы не вспоминалось более имя Атта-Хаджа…"

Люди молчали. Это была не проповедь, скорее, пророчество. А сам Фарр продолжал выплевывать странные, малопонятные слова. О каком-то "огне с небес", о "безумном скорпионе, явившемся из Черной Пустоты"… Фарр не понимал, откуда приходят эти жутковатые образы, почему его глаза, устремленные к подкопченным светильниками сводам храма, видят сгустившуюся в бездонном небесном океане тьму, постепенно разгорающуюся тревожным оранжевым пламенем, почему уши различают нарастающий рев и кожа чувствует первый обжигающе-холодный ветерок, свидетельствующий о начале бури.

Фарр словно бы провалился в некую яму, не имеющую пределов. Значительно позже он сообразил, что наверняка видел некие события прошлого и даже начал подозревать, какие именно. Купол бело-розового огня, встающий над землями Закатного материка, волна жидкого пламени, сметающая древние города, вновь воздвигшиеся горы и рухнувшие в бездну хребты, существовавшие от начала мира… А потом все снова залилось ярким блистанием самоцветов. Будто скопище изумрудов, адамантов и красных алмазов скрыло Нечто, желавшее отгородиться от нового для Него мира столь прекрасной скорлупой…

Новоявленный мардиб-проповедник не знал, да и не мог ничего знать, о хагане Гурцате, не видел утром бесчисленную орду мергейтов, шедших к полудню, не знал, что за силу на краткое время даровал ему осколок Кристаллов Меддаи, но…

— Атта-Хадж, царственный и многомудрый! — Фарр почувствовал, что видение уходит, и теперь не говорил, но скорее хрипел, будто утомленный непосильным грузом носильщик. — Да будут они ("Кто "они?" — мелькнула мысль) как пыль в вихре, как солома перед ветром! Погони их бурею твоей и вихрем твоим приведи их в смятение! И пускай оно (Фарр сам не заметил, как начал говорить о неясной опасности, словно об отдельной личности, и явно не человеке) устыдится и смятется, будет посрамлено и погибнет!

Он выдохнул немного судорожно и, наклонившись, коснулся лбом Книги. Горожане, стоявшие на коленях на своих молитвенных ковриках, повторили его движение скорее по привычке, нежели оттого, что услышали слова ученика Биринд-жика и поняли их тайную суть, неизвестную пока даже самому Фарру. А последний буквально сполз по стенке на пол балкончика и, дрожа, словно от озноба, начал осторожно спускаться по лесенке вниз, испепеляемый взглядом Ясура.

Грозный сторож не понял ни слова. Зато Ясуру было видно — неразумный Фарр атт-Кадир до смерти перепугал всех пришедших в храм людей. Не слышались даже тихие перешептывания, обычные после каждой проповеди господина Би-ринджика, прихожане всегда оценивали, хорошо ли сказал мардиб, или в его словах можно найти изъяны.

— Умом повредился? — зашипел Ясур прямо в лицо бледному, с трясущимися губами Фарру. — Ты что наговорил?

Фарр не ответил. Тогда сторож храма, едва удержавшись от того, чтобы сплюнуть прямо в священном доме Атта-Хаджа, шагнул от стены вперед и, поднимая в благословляющем жесте единственную левую руку, начал было:

— Помолитесь и идите затем. Повелитель Небес услыша…

Ясура перебил шум, возникший у главных дверей. Мягкую тьму нарушили солнечные лучи, пробившиеся сквозь открытую створку.

"Биринджик пришел, — почему-то подумал сторож. — Ох, влетит Фарру! За дело, правда…"

— Именем солнцеликого шада, да живет он вовеки!

Этот голос в храме был лишним. Ясур, знавший наперечет почти всех жителей Шехдада, мгновенно опознал Берикея, молодого десятника личной стражи господина управителя Халаиба. Берикей не часто посещал священную обитель, ибо родом происходил с полуденного побережья, где люди чтили не Отца, а Дочь — светлую покровительницу прибрежного Саккарема. Легенды рассказывали, будто она являлась родной дочерью Атта-Хаджа, произошедшей от смертной женщины и Незримого Владыки.

Ясур уже хотел было дать отповедь нарушителю спокойствия (хотя после «проповеди» Фарра что-либо «нарушать» было бесполезно — люди и так сидели с выражением недоумения и страха на лицах), но Берикей, не дожидаясь ответа, продолжил:

— Благороднейший и славный вейгил собирает ополчение Шехдада. Всем мужчинам волей вейгила приказано идти с оружием к башням города! — Воин по привычке огладил указательным пальцем жесткую и узкую щеточку усов и добавил упавшим голосом: — Степь пошла войной на Саккарем. И не ждите мудрого Биринджика — он умер.

Фарр раскрыл рот, словно желая что-то сказать, но ничего не получилось. Храм огласил постепенно нарастающий гомон — горожане, забыв о благочинии, повскакивали на ноги. В шуме Фарр атт-Кадир сумел различить только злой голос сторожа Ясура:

— Накаркал? Чего стоишь, пойдем! У меня в доме найдется сабля и для тебя.

— Кто останется охранять? — слабым голосом вопросил Фарр. — Здесь Камень… казна храма, книги…