Наложницы ненависти - Вадим Панов Страница 16

Сам Давид Давидович живопись недолюбливал. Он уважал преферанс.

— Теперь, господа, — Давид Давидович в предвкушении потер руки, — главная жемчужина сегодняшнего аукциона! Одно из величайших полотен… — он усмехнулся, — трагически погибшее в подвале Третьяковской галереи во время аварии теплоэлектроцентрали.

Господа, оценив тонкий юмор Пьянтриковского, деликатно заржали.

— На ваш суд предлагается знаменитый шедевр Алира Кумара «Вспышка страсти». — Давид Давидович притворно вздохнул: — Не далее как вчера я имел честь лично общаться с гениальным Кумаром и вынужден отметить, что мастера весьма опечалила гибель этого полотна.

Ржание усилилось.

— Но он обещал поддержать российскую культуру и передать в дар Третьяковской галерее еще одну или две картины.

Бандитское веселье достигло апогея. Давид Давидович умел выстроить мизансцену.

— А пока разберемся с этой.

Пьянтриковский эффектно сбросил ткань, прикрывающую холст. Уголовное ржание заглохло: мастерство художника произвело на них впечатление. На полотне был изображен сонный ночной луг, темное небо прорезалось вспышками молний, одна из них подожгла стог сена, из которого торопливо выскакивали смеющиеся полуодетые любовники. Гениальному Кумару удалось настолько тонко передать сцену, что казалось, разгоряченная, озорно хохочущая девушка вот-вот ворвется в переполненный бандитами зал.

— Отчего же все-таки загорелся стог? — пробормотал Автандил, не отрывая взгляд от картины.

Давид Давидович молча пожал плечами — ему было все равно.

— «Вспышка страсти»! Начальная цена…

— Я же сказал, что если ее нет на месте, значит, ее просто перевесили!

Двери распахнулись, и собравшиеся изумленно уставились на вошедшего в зал невысокого, абсолютно лысого толстяка, наряженного в оливковый костюм, алую рубаху и желтый галстук. Ботинки клоуна были белыми, в красный горошек, а на пальцах, как привычно отметил бывший карманник Автандил, болталось небольшое состояние.

— Вот она! — Пришелец пошатнулся, но удержал равновесие и победоносно ткнул указательным пальцем во «Вспышку страсти». — Я же говорил, что найду! Идите все сюда!

Толстяк рыгнул, и по залу деликатно скользнул легкий аромат коньяка, пребывающего в первой стадии переработки. Пьянтриковский таращился на пришельца в совершеннейшем ступоре. Реакция остальных бандитов мало чем отличалась.

— Клянусь потрохами Спящего, пьяный конец всегда найдет то, что ему надо!!

Давид Давидович вздрогнул.

В дверях появились очередные гости: ЧЕТЫРЕХРУКИЙ здоровяк и жилистый, покрытый татуировками коротышка в кожаных штанах, жилетке и красной бандане. Несмотря на крайне неуверенную походку, они умудрялись поддерживать между собой третьего, плотного холеного брюнета в элегантном костюме.

«Не поддерживать, — машинально поправил себя Пьянтриковский, — а тащить».

Передвигаться самостоятельно брюнет был явно неспособен. Замыкал шествие еще один черноволосый: тощий, как спица, мужчина в расстегнутой почти до пояса рубашке. Его заплетающаяся походка показывала, что он пребывает в той же степени опьянения, что и опередившие его гости.

— Я устал, — пожаловался коротышка.

— Цыц! — прохрипел четырехрукий. — Мы пришли.

С их появлением, помимо коньяка, запахло виски, текилой и водкой.

— А почему здесь челы? — проныл обладатель красной банданы. — Птиций, зачем здесь челы?

— Откуда я знаю? — пробубнил толстяк. — Экскурсия у них.

— А они нас не видят? — поинтересовался коротышка.

— Ни черта они не видят, — буркнул брюнет в расстегнутой рубашке. — Инга морок навела.

— А почему они на нас смотрят?

— Они на «Вспышку страсти» смотрят.

— Зачем?

— Нравится.

— А почему они молчат?

— И ты заткнись. — Брюнет вытащил из кармана брюк банку пепси-колы и попытался вскрыть крышку. Неудачно.

— Так, картину нашли, — провозгласил толстяк. — Теперь будите поэта!

Четырехрукий и коротышка закрепили свою ношу в вертикальном положении и потрепали по щекам:

— Захар! Захар, мы в музее!

Голова поэта мерно покачивалась от одного приятеля к другому, но и только. Просыпаться Треми не желал. Брюнет боролся с банкой, толстяк с сомнением взирал на его вихляющуюся фигуру.

На обалдевших уголовников никто из пришельцев не обращал никакого внимания.

— Какого… вашу… здесь происходит? — первым пришел в себя Автандил. — Вы кто такие?.. И какого … здесь потеряли? Жить надоело?

Все остальные господа резко выдохнули, а кто-то даже нервно хихикнул: гневная, хорошо понятная речь вернула им способность соображать. Все хорошо, все продолжается, это не полиция, это какие-то хулиганы, которым крупно не повезло. А то, что у одного их них ЧЕТЫРЕ руки, так это фокус такой. Хе-хе-хе…

Тем более что… Воздух в зале на мгновение подернулся странной рябью и тут же снова стал прозрачным. Пьянтриковский снова посмотрел на подозрительного здоровяка и убедился, что у того ДВЕ руки. Две! Уф… У страха глаза действительно велики.

— Что, спрашивается, наши телохранители делают на улице? — пробормотал Автандил. — Поубиваю скотов!

— А вы чего заткнулись, кретины? — прикрикнул другой бандит на пришельцев. — Ну-ка колитесь, кто такие?

Нежданные гости переводили ошарашенные взгляды с одного уголовника на другого так, словно только что заметили их.

— Чего молчите?

— Инга! — завопил толстяк. — Инга!!

В дверях зала появилась тоненькая рыжая девушка, которую обнимал за плечи короткостриженый парень.

— Ну, чего тебе?

— Инга, ты же сказала, что навела морок!

— Я навела.

— Они нас видят!! — Толстяк трагически обвел рукой бандитов. — Эти уроды нас видят! Что ты наделала?

— Ты кого уродом назвал, пузо?!

— Опс! — Рыжая слегка покраснела. — Я… я, если честно, навела морок на тот зал, где должна была висеть картина… я…

— Но мы же оттуда ушли! — Толстяк проигнорировал оскорбление кого-то из бандитов, все его внимание было сосредоточено на Инге.

Девушка растерянно оглядела уголовников, Пьянтриковского, картину на треножнике и наконец остановила беспомощный взгляд на своем кавалере.

— А надо было предупреждать! — взял слово короткостриженый. — Взяли моду шляться по всему музею! Что, Инга должна за каждым из вас бегать? У нее своих дел полно!