Удар милосердия - Наталья Резанова Страница 16

Ночевал он там, где застанет его ночь – на постоялых дворах, или у обочины дороги, благо земля уже подсохла, и, кутаясь в плащ, не нужно было разводить костер. Днем ощутимо пригревало, и он, по приобретенной на Юге привычке, стаскивал капюшон, хотя здесь на людей, не прикрывающих голову смотрели косо – так ходили только крепостные или распоследние бродяги. Что ж, в какой-то мере он бродягой и был. На Юге прикрывали голову от жары или непогоды, а не для того, чтобы обозначать сословие, и Джаред к этому привык. Поэтому его рыжеватые волосы, выгоревшие на солнце, были много светлее короткой бороды. Вообще в том, что касалось внешности, он следовал местным обычаям. В Зохале мужчине подобало носить бороду, беречь ее и холить, а волос не открывать. В Карнионе и городах Юга приличным считалось бриться и коротко стричься. Так Джаред и поступал. Сейчас, в дороге он снова отпустил бороду просто для того, чтобы не утруждать себя бритьем. В Тримейе он намеревался привести себя в соответствие с тамошними нравами.

Последнюю часть пути он проделал с торговцами шерстью. направлявшимися на Скотский рынок. Там согласно городским установлениям, торговали не только скотом, но и всем, от него происходящем. Соответственно, вокруг рынка вырос целый квартал торговых рядов. Там, заплатив входную пошлину у рыночных ворот, Джаред со своими спутниками и расстался.

Девлин сказал, что узнать о местонахождении Лабрайда можно узнать на Южном подворье, а Джаред узнал от торговцев, что от Рыночных ворот оно очень далеко – придется пересечь едва ли не весь город. Джареда это не страшило. Ему хотелось посмотреть на столицу.

Выйдя из монастыря, он перевидел множество городов, но Тримейн оказался самым из них большим, больше даже Скеля. За последние двести лет Тримейн трижды расширял городские укрепления, тогда как в Скеле это делали лишь единожды. Скотский рынок раньше также находился за городской чертой, равно как и кладбище святой Марии Египетской. И теперь еще рынок с торговыми рядами и кладбище были огорожены стенами, но более из соображений безопасности.

За ними начинался квартал Площади Убежища – место, знаменитое на всю империю. Здесь могли укрыться те, кого преследовал закон, прежде чем закон успел их настичь. Первоначально право убежища предоставлялось несостоятельным должникам, но им быстро научились пользоваться все, кого общество преступников страшило меньше тюрьмы иди плахи. Всем им по закону запрещалось покидать квартал, но будь так, они в неделю бы вымерли или поели друг друга, чего не происходило. Следовательно, жители Площади Убежища в город выходили, и уж явно не для того, чтобы поразмять ноги. Этот рассадник грабителей, воров и проституток был сущей язвой Тримейна, и однако, горожане не слишком требовали эту язву выжечь – ведь никто не мог зарекаться, что не попадет туда. С востока и запада, точно суровые стражи, напоминающие о грехе и воздаянии, Площадь ограждали церковь Св. Юлиана и Марии Египетской. Зримое же воплощение воздаяния можно было разглядеть с площади из-за стены, оставшейся от старинных укреплений. Свинцовая башня была одной из самых страшных тюрем Тримейна. Настолько, что туда не каждый мог попасть… Узниками Свинцовой башни становились те, кто совершил наиболее тяжкие преступления – за исключением погрешивших против веры и церкви.

Все это располагалось по правую руку от Джареда, если идти от торговых рядов к реке – как бы в опровержение мнения, что правая сторона есть благая. Впрочем, стоило повернуться к реке спиной, как правое становилось левым. По левую же находилась часть города, где в славе своей утвердились обе ее власти – духовная и светская. Здесь находился величественный, грозный в своей мощи кафедральный собор во имя Двенадцати апостолов, перед которым была просторнейшая в Тримейне площадь. Здесь сияла красотой и белизной словно бы сплетенная из кружев церковь святого Тирона. Но и ей приходилось померкнуть перед Новым императорским дворцом, в создании которого искусные зодчие, выписанные из всех концов Европы, превзошли себя. Между дворцом и новыми укреплениями тянулись недавно устроенные сады – одно из любимых мест увеселений двора. Дальше, на берегу Трима был выстроен дворец архиепископа. Словом, это была прекраснейшая часть города, благоуханная сердцевина имперской розы, как выражались поэты – но именно в этой сердцевине угнездился Дом Святого Трибунала с архивами, канцеляриями, камерами пыток темницами – такими, что узники Свинцовой башни могли с полным основанием считать, что им крупно повезло с обиталищем.

Джаред не свернул налево, справедливо предположив, что осмотр красот этой части города займет слишком много времени. Ему нужно было перебираться на другую сторону Трима. Это можно было сделать по одному из мостов: Деревянному или Королевскому, соединявшему оба берега с Королевским же островом, либо наняв лодку. Тратиться на лодочника не хотелось, и Джаред рассудил, что уйдет слишком много времени, пока он будет огибать на острове Старый Дворец, выстроенный еще в доимперские времена. Поэтому он выбрал Деревянный мост. Перейдя его, Джаред оказался перед кварталами, заселенными честными бюргерами, чиновниками и купечеством. Здесь были свои достопримечательности – Дворец Правосудия, речной порт, Соляной рынок. А за рынком то самое Южное подворье, куда направлялся Джаред. Ибо за Соляным рынком и на прилегающих улицах издавна селились торговцы с Юга. Их было так много, что даже здешние ворота именовались Карнионскими, хотя если уж соблюдать точность, смотрели они вовсе не в сторону Древней Земли.

Разумеется, Джаред не ожидал, что Лабрайд поселится среди купцов. Но опоры он стал бы искать именно здесь, среди земляков, не забывших, что такое старые семьи.

Он не ошибся. Хозяин подворья, давно усвоивший местную речь ( Джареду, привыкшему к более чистому южному выговору она показалась вульгарной), понимающе кивнул, услышав имя Лабрайда.

– Ты ведь с Юга пришел?

– Да, из Крук-Маура.

– Так он и говорил, что его может спросить молодой господин, прибывший с Юга. – Он посмотрел на Джареда, внешний вид которого до господина явно не дотягивал. Потом, видимо, решил для себя, что со всякой швалью Лабрайд водиться не станет. Подозвал бродившего по двору мальчишку, очевидно, сына.

– Эй! Хватит лоботрясничать. Проводишь господина в Дом-с-яблоком.

Мальчишка повиновался с готовностью, хотя вероятность получить от Джареда мзду за услугу была весьма сомнительной. Оказалось, что надобно снова повернуть к реке, только шли они по другой улице, на сей раз обогнув Соляной рынок. Слева виднелось здание сурового вида, и мальчишка пояснил, что это еще одна тюрьма – Приют святого Леонарда. Сюда попадала публика попроще, в основном те, кто не успел укрыться на Площади Убежища, или не во время ее покинул.

За подобными разговорами они вошли на улицу, отрекомендованную Джареду как Ольховая («тут раньше ольховая роща была, да вырубили давно») и свернули налево.

– Вот он, Яблочный дом, – сказал мальчишка.

Перед ними высился ряд домов, высоких, добротных, хотя на нынешний столичный взгляд, несколько старомодных, но какой из них имел в виду провожатый, сомневаться не приходилось. На его фасаде красовалась роспись, уже порядком потускневшая. Несмотря на эти обстоятельства, а также подступавшие сумерки, можно было догадаться, что изображает она грехопадение. Яблоко, протянутое Евой (закутанной от нескромных взглядов в волосы не хуже святой Агнессы) единственное на фреске сохранило свой первоначальный ярко-красный цвет, и невольно привлекало к себе взоры. Иначе дом прозвали бы Домом Грешников или еще как-нибудь в этом роде. Окна над головами потускневших прародителей человечества были застеклены, что для столицы было не редкость, но все же свидетельствовало о достатке хозяев.