Седьмой сын - Орсон Скотт Кард Страница 16

– Ты следи за языком, молодой человек, потому что сам Господь поучал Моисея на горе: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Ибо, говоря отцу необдуманные слова, ты сокращаешь жизнь свою на дни, на недели, даже на годы, а твоя душа, Мера, вовсе не настолько чиста – что ты будешь делать, если Спаситель прямо сейчас призовет тебя на Судный день?

Перспектива предстать перед Спасителем выглядела ничтожной по сравнению с маминым гневом. Мера даже спорить не стал, что, мол, вовсе он не корчил из себя умника и не хотел нагрубить, – только круглый дурак посмеет возразить маме, когда она уже вскипела. Он напустил на себя смиренный вид и принялся просить у нее прощения – конечно, не забыл он извиниться перед папой и испросить пощады у Господа. К тому времени, когда мама наконец отстала от него, бедный Мера успел извиниться перед всеми по меньшей мере полдюжины раз. В конце концов мама удовлетворенно фыркнула и вернулась к шитью.

Тут Мера посмотрел на Элвина-младшего и подмигнул ему.

– Я все вижу, – тут же отреагировала мама, – и если ты, Мера, не отправишься прямиком в ад, я подам прошение святому Петру, чтобы тебя туда спровадили.

– Да я б и сам подписался под этим прошением, – смиренно согласился Мера, кротко моргая ресницами, словно нашкодивший щенок, которому угрожает ботинок здорового мужчины.

– И правильно, – продолжала мама. – Причем подписываться тебе пришлось бы кровью, поскольку к тому времени, когда я с тобой здесь закончу, у тебя появится столько рубцов на одном месте, что десять клерков будут обеспечены на год запасом красных чернил.

Элвин-младший ничего не мог поделать с собой. Эта угроза рассмешила его до слез. И хоть он знал, что сейчас его жизнь находится в его же руках, он открыл рот, чтобы громко рассмеяться. Он знал, что, если он засмеется, мамин наперсток очень больно стукнет ему по голове, а может, она съездит ему по уху со всего размаху или ее маленькая пятка со всей мочи опустится на его голую ногу – однажды она проучила так Дэвида, когда он посмел заявить, что ей стоило бы научиться говорить «нет», прежде чем в доме будут сшиваться тринадцать голодных ртов, которых надо кормить.

Вопрос жизни и смерти. Намного страшнее, чем кровельная балка, которая, по сути дела, даже волоска на нем не тронула. Поэтому он сумел проглотить смешинку, прежде чем она вырвалась на волю, а поскольку рот все еще был открыт, он сказал первое, что пришло в голову:

– Мам, – сказал он, – Мера не сможет подписать прошение кровью, потому что будет мертв, а кровь у мертвых не течет.

Мама внимательно посмотрела на него и медленно, почти по слогам произнесла:

– Я скажу – потечет.

Вот тут-то все и началось. Элвин-младший громко расхохотался. И добрая половина девчонок присоединилась к нему. Это рассмешило Меру. Наконец и мама рассмеялась. Они заходились от смеха, пока слезы не потекли, после чего мама отправила всех, включая Элвина-младшего, наверх готовиться ко сну.

После такого веселья Элвин-младший еще больше расхрабрился, а по малости лет он не знал, что озорство до добра не доводит и иногда лучше сдерживаться. Случилось так, что Матильда, которой недавно исполнилось шестнадцать и которая корчила из себя настоящую леди, поднималась по лестнице прямо перед ним. Ходить за Матильдой было сущей пыткой: она ступала столь величаво, столь неспешно – ни дать ни взять дама из высшего общества. Мера не раз говорил, что лучше уж ходить следом за луной, она и то двигается быстрее. Таким образом, задняя часть Матильды маячила прямо перед лицом Эла-младшего: взад-вперед, влево-вправо. Он вспомнил, что говорил Мера о луне, потом сравнил зад Матильды с ночным светилом и пришел к выводу, что они одинаково круглые. Тогда-то он и начал гадать, а каково это – дотронуться до луны, будет ли она такой же твердой, как спинка жука, или мягкой и податливой, как слизняк. Но если шестилетнему пацану, у которого вдруг шило закололо в одном месте, приходит в голову подобная мысль, то не пройдет и половинки секунды, как его палец погрузится на два дюйма в нежную плоть.

Орать Матильда всегда была горазда.

Эл мог бы тут же схлопотать по лбу, если бы Нет и Нед не шли прямо за ним и не видели его проделку. Близнецы так расхохотались, что бедная Матильда разрыдалась во весь голос и бросилась вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки, – ну совсем не похожая на леди. Нет и Нед подняли Элвина под локти, так высоко, что у него аж голова закружилась, и под триумфальный гимн вознесли на второй этаж. Во всю глотку они распевали старую известную песню о святом Георгии, убивающем змия, только главным героем стал святой Элвин, а в том месте, где песня обычно рассказывала о том, как рыцарь ударил старого дракона тысячу раз и меч его не растаял в огне, слово «меч» было заменено на слово «палец». Даже Мера рассмеялся.

– Мерзкая, мерзкая песня! – закричала десятилетняя Мэри, которая стояла на страже у комнаты взрослых девочек.

– Да, вы лучше кончайте, – кивнул Мера, – а то мама услышит.

Элвин-младший так и не понял, почему маме не понравится эта славная песня, однако мальчишки и в самом деле никогда не пели ее, когда мать была поблизости. Близнецы быстро заткнулись и полезли по лестнице на чердак. В эту секунду дверь, ведущая в комнату взрослых девочек, с громким треском распахнулась, и оттуда высунулась Матильда с покрасневшими от рыданий глазами.

– Вы еще пожалеете! – проорала она.

– Ой, не надо, не надо, боюсь! – скрипуче запричитал Уонтнот.

Однако Элвин не засмеялся. Он вдруг вспомнил, что девчонки обычно сводили счеты не с кем-нибудь, а именно с ним. Кэлвин слишком мал, поэтому ему ничего не грозило, а близнецы уже превратились в здоровых парней, так что силенок у них хватало, тем более что они всегда ходили вместе. Поэтому когда сестры злились, свою смертельную злобу они предпочитали срывать на Элвине. Матильде было шестнадцать, Беатрисе – пятнадцать, Элизабет – четырнадцать, Энн – двенадцать, а Мэри – десять. Избрав Элвина жертвой, они измывались над ним всеми разрешенными Библией способами. Однажды, когда Элвин, доведенный до белого каления, набросился на девчонок с вилами, только сильные руки Меры удержали его от убийства. После этого случая Мера, вздохнув, заявил, что, наверное, мужчин в аде пытают, поселяя в одном доме с женщинами, которые вдвое больше и сильнее их. С тех пор Элвин все гадал, что же за грех он умудрился совершить еще до рождения, если Господь наложил на младенца настолько страшное проклятие.

Элвин зашел в маленькую комнату, которую делил с Кэлвином, сел на табуретку и стал ждать Матильду, которая непременно должна была прийти и убить его. А она все не приходила и не приходила, и тогда он понял, что она, вероятно, ждет, когда погасят свечи, чтобы никто не узнал, которая из сестер пробралась в комнату мальчиков и задушила Элвина. О Господи, да за последние два месяца он дал девчонкам столько поводов и причин, чтобы убить его на месте!.. Он начал гадать, задушат его набитой гусиным пухом подушкой Матильды – перед смертью он хоть пощупает, что это такое, а то раньше до этой святыни ему было строго-настрого запрещено дотрагиваться – или его жизнь оборвут ненаглядные ножницы Беатрисы, вонзившиеся прямо в сердце. Но вдруг случилось страшное: он осознал, что если через двадцать пять секунд не окажется в туалете, то сходит прямо в штаны.