Отражение - Вадим Панов Страница 15

«Может, это я сорвал с него одежду? А потом избил?»

Думать об этом не хотелось. Кирилл взял стул, вернулся к окну, напрягаясь и ругаясь, сдвинул правую портьеру, не намного, но достаточно, чтобы размахнуться для удара, размахнулся, в последний момент, конечно, чуть зажмурил глаза, опасаясь осколков, но… Но старые стекла, вставленные в старые и хлипкие на вид рамы, спокойно выдержали мощный удар тяжелым стулом. И вместо звона разбитого стекла в гостиной прозвучала громкая брань уронившего мебель Кирилла.

Стул сломался, рама не шелохнулась.

– Все это очень странно…

Кирилл потер ноющие руки, еще раз, не поверив глазам, осмотрел окно, повторно убедился, что оно невредимо, повторно выругался, вернулся в зал и плюхнулся в ближайшее кресло.

Оставалось сидеть и ждать, когда кто-нибудь придет и выпустит его. И не обвинит при этом в краже. Или еще в чем-нибудь. В чем? В том, на что ненавязчиво намекают разбитые костяшки пальцев. В драке. Или в избиении. Нет, все-таки в драке, поскольку рассечена бровь и ноет, словно от удара, скула.

«Возможно, я упал с лестницы, это объяснит бровь и скулу, но ободранные костяшки – слишком характерная травма…»

Однако больше всего Кирилла беспокоил тот факт, что он ничего не помнил. Ни о том, как вел себя на вечеринке (была ли она?), а вообще – ничего. Ни точного имени, ни фамилии, ни места работы, никаких естественных сведений, кроме того, что он мужчина, в памяти не появилось. А значит, его проблемы куда серьезнее, чем показалось на первый взгляд.

Он не выпил лишку, у него амнезия.

И от этой мысли внутри появлялся неприятный холодок. Как у любого нормального человека, которому объявили, что всю свою прошлую жизнь он теперь будет узнавать по чужим рассказам.

«Будем надеяться, что амнезия кратковременная и скоро пройдет».

Кирилл попробовал заставить себя успокоиться, но не получилось – печальные мысли продолжали лезть в голову, и мужчина решил заняться чем-нибудь нужным. Например, обыскать гостиную.

И заодно подумал, что он, судя по всему, является весьма деятельной натурой.

– Посмотрим, что здесь можно найти, – пробормотал Кирилл, поднимаясь с кресла.

Комната, которую он определил гостиной, была большой, не комната, а самый настоящий зал, высотой под пять метров. По всему периметру потолка шла лепнина, а в углах зала она превращалась в скульптурные композиции, в которых выделялись главные фигуры – поддерживающие потолок здоровяки, позой напоминающие атлантов, а вокруг них – сонм второстепенных существ, спускавшихся до самого пола. Фигуры не повторялись, каждая композиция была уникальной, но рассматривать их Кирилл не стал – пожалел времени. Бросил еще один взгляд на старинную люстру и медленно прошел вдоль длинной стены гостиной. Отметил – повторно – старинную мебель, тяжелую, крепкую, украшенную резьбой, и задержался у очень больших картин в золоченых рамах. На той, что слева, изображалась красивая молодая женщина в строгом черном платье, одновременно пленительная и холодная, обещающая или блаженство, или обезглавливание. А возможно – блаженство обезглавливания… Женщина сидела на троне, походящем на пасть дракона. Не в вычурном кресле – это Кирилл понял сразу, – а именно на троне. И несмотря на отсутствие каких-либо регалий, не оставалось сомнений в том, что на полотне изображена коронованная особа. Слишком уж отчетливо читалась привычка повелевать во взгляде красавицы.

А вот подписи к картине не было, и кого именно он видит, осталось для Кирилла загадкой.

Что касается второго холста, столь же огромного, как первый, то его мужчина поначалу принял за современную работу. Затем, приглядевшись, понял, что обе картины выполнены в одном стиле и, скорее всего, одной рукой. Затем признался себе, что не является экспертом-искусствоведом, не в состоянии сказать, когда было написано полотно, но думает, что оно старинное, потому что выставлять в такой гостиной новодел не имеет никакого смысла. Если же картина написана в Средние века, ею можно восхищаться, потому что неведомый Кириллу художник изобразил на полотне Землю, летящую вокруг Солнца. И ракурс был таким, словно писал художник, стоя на Луне.

– Но ведь это невозможно, да?

С одной стороны – да, невозможно. С другой же – очень хочется верить, что полотно и в самом деле старинное, что некий безумный художник сумел представить Солнечную систему и талантливо изобразил ее на холсте. А после – взошел на костер. Например.

– Что за глупости лезут в голову?

Кирилл усмехнулся и направился в угол, где расположилась третья, и последняя картина. Рама отсутствовала, то был просто холст на треноге, выглядевший так, словно художник только его закончил.

На картине изображался карлик в старинном восточном наряде: тюрбан, шаровары, халат. Не клоун, не факир и не нищий: пальцы унизаны перстнями с крупными драгоценными камнями, а за пояс заткнуты пистолет и богато украшенный кинжал. Карлик явно занимал высокое положение в обществе, скорее всего, был видным военачальником эпохи расцвета Османской империи, но поскольку не обладал величественной внешностью, как женщина с огромного холста, художнику пришлось больше внимания уделить деталям. Он тщательно выписал сад за спиной карлика, фонтан и плещущихся в нем наложниц. По манере исполнения Кирилл понял, что картину писал не автор больших полотен, а в правом нижнем углу увидел подпись: Elle.

Кирилл обошел треножник, намереваясь пройти к камину, но вновь остановился, увидев на обратной стороне холста надпись: «Шаб должен сдохнуть!»

Красной краской или… или кровью.

Написано недавно – Кирилл испачкался, прикоснувшись, – и очень коряво. Почерк неровный, неуклюжий и тонкий, как будто писали… Пером? Зубочисткой?

Или когтем.

Как будто кто-то макал острый коготь в кровь и осторожно, стараясь не повредить картину, выписывал буквы.

– Если это розыгрыш, то чертовски крутой, – пробормотал Кирилл.

«Шаб должен сдохнуть!»

Что это: пожелание, девиз или… Или приказ? Призыв? Мольба? Кто такой Шаб? И почему он должен не просто умереть, а сдохнуть? Что он натворил? Кому нагадил так сильно, что ему желают плохой смерти?

Возможно, когда-то Кирилл все это знал, но теперь проклятое беспамятство выводило его из себя. И немного пугало. Нет, пожалуй, смущало.

«Вдруг я встречу Шаба? Как понять, что он – Шаб и его надо убить? – подумал и замер изумленный: – Это моя мысль? Я готов убить совершенно незнакомого человека?»

Последовала еще одна пауза, во время которой Кирилл слушал свое «глубинное», себя того, который не зависит от памяти. И примерно через минуту пришел к неожиданному для «себя ничего не помнящего» выводу:

«Да, я могу убить».

И это не было рисовкой или самонадеянностью, нет, это кто-то хищный, дремлющий в том самом «глубинном», приоткрыл один глаз, кивнул: «Да», и снова уснул, оставив Кирилла в замешательстве.