Луна над Сохо - Бен Ааронович Страница 15

— Мы там играли всего-то пару раз, — ответил Макс, — оба раза днем по понедельникам.

— И как, собрали толпу?

— Ну, вообще мы к этому стремимся, — сказал Джеймс. — Мы играли уже в «Бычьей голове», в фойе Национального театра и в «Мерлиновой пещере» в Чалфонт-Сент-Джайлзе.

— В прошлую пятницу вечером мы впервые сделали кассу, — добавил Макс.

— Что же дальше? — спросил я. — Собираетесь писать диск?

— А дальше Сайрес бросил бы группу, — вдруг сказал Дэниел.

Пару секунд все молча смотрели на него.

— Да ладно вам, ребята, вы же понимаете, что к этому и шло, — усмехнулся он. — Еще пара концертов, и его кто-нибудь заприметил бы. И тогда все — с вами было прикольно, ребята, счастливо, не пропадайте.

— Он что, настолько хорошо играл? — спросил я.

Джеймс мрачно глядел на лапшу у себя в тарелке. Потом несколько раз с бессильной злостью ткнул ее палочками.

— Настолько, — криво усмехнулся он. — И с каждым разом все лучше и лучше. — Джеймс поднял руку с бутылкой пива. — За Сайреса и его сакс, — сказал он, — ибо талант бессмертен.

Мы чокнулись.

— А знаете что, — сказал Джеймс, — если все уже наелись, не пойти ли нам куда-нибудь послушать джаз?

Теплым летним вечером Сохо всегда полон табачного дыма и нескончаемых разговоров. Все посетители пабов плавно перетекают на свежий воздух, все кафе выставляют свои столики на узенькие тротуары, изначально сделанные просто для того, чтобы люди не наступали в лошадиное дерьмо. На Олд-Комптон-стрит поджарые молодые люди в обтягивающих белых футболках и узких джинсах любуются друг другом и своими отражениями в витринах магазинов. Я заметил, что Дэниел призывно посматривает на пару сладких мальчиков, крутящихся у зеркальной витрины «Адмирала Дункана», но они не обращали на него никакого внимания. Был вечер пятницы, и ни один из этих ребят, заработавших такое тело долгими часами в спортзале, не согласился бы лечь с кем-либо в постель меньше чем за десятку.

Мимо продефилировала стайка девиц с одинаковыми армейскими стрижками, темным загаром и периферийным акцентом — это представительницы женского контингента вооруженных сил направлялись в сторону Чайна-тауна и ночных клубов возле Лестер-сквер.

Мы с музыкантами брели по Олд-Комптон-стрит, глазея на стайки девушек. Джеймс чуть не упал, провожая глазами парочку белых девчонок в туфлях на шпильках и в розовых ультракоротких трикотажных платьях.

— Черт! — произнес он, с трудом удержав равновесие. — Имел я всех в задницу!

— Размечтался, — беззлобно ответила, обернувшись, одна из девушек.

Джеймс сказал, что знает одно местечко на Бейтмен-стрит — маленький клуб в цокольном этаже, в лучших традициях знаменитого «Фламинго».

— Или Ронни Скотта, — добавил он, — это ведь были его традиции.

Я еще не забыл, как во время стажировки патрулировал в униформе эти улицы, и с ужасом понял, что, кажется, знаю, куда он нас ведет. Мой папа именно в таких местах частенько предавался печальным воспоминаниям о бессмысленно потраченных молодых годах — это были насмерть прокуренные подвальные клубы, где пахло потом и было много девушек в обтягивающих майках. Он говорил, что во «Фламинго», если ты собирался провести там весь вечер, место надо было занимать сразу, поскольку после начала программы там было уже просто не протолкнуться. В «Мистериозо» была качественно воссоздана атмосфера тех времен благодаря усилиям двух ушлых парней, которые могли бы быть типичнейшими представителями бизнесменов из низов общества, наглыми и хитрыми, если бы не родились в Гилфорде. Звали их Дон Блэквуд и Стэнли Гиббс, но сами они называли себя «дирекция». И редкая смена выходного дня не заканчивалась для нас с Лесли вызовом к дверям этого самого клуба.

Но только к дверям: внутри «Мистериозо» никогда не возникало никаких конфликтов. Поскольку «дирекция» наняла вышибал суровее некуда, одела их в дорогие костюмы и дала полную свободу действий в части правил доступа в клуб. В своей работе вышибалы отличались рвением и деспотичностью, и даже в без четверти двенадцать ночи у дверей клуба все еще стояла длинная очередь желающих попасть внутрь.

На британской джазовой сцене всегда господствовала самодовольная серьезность, а типичные джазовые фанаты в свитерах со стойками, напустив на себя осведомленный вид и потирая подбородки, кивали: «Да, это можно слушать». Но, судя по виду тусовщиков, стоявших в очереди на вход, нынче у «дирекции» в почете была совсем другая целевая аудитория, и мы с ребятами в нее никак не вписывались.

Уж ребята-то точно. И, честно сказать, это меня устраивало, поскольку, хотя они нравились мне все больше и больше, перспектива провести вечер, слушая самый что ни на есть любительский джаз, не казалась мне особо привлекательной. Иначе мой папа был бы счастливейшим человеком на земле.

Однако Джеймс, отдавая должное традиционной воинственности своего народа, сдаваться без боя не собирался. Не обращая внимания на очередь, он двинулся прямо на противника.

— Мы играем джаз, — сказал он вышибале. — Мы имеем право!..

Вышибала был просто великанище, и я мог с уверенностью сказать, что он отмотал срок в Уондсвортской тюрьме за несколько разных преступлений, наименование которых включает слово «тяжкое».

— Я первый раз вас вижу, — ответил он.

— Возможно, и так, — сказал Джеймс, — но мы ведь все единомышленники, нас объединяет общий дух, разве нет? Музыка — это братство.

Дэниел и Макс за его спиной переглянулись и отступили на пару шагов назад.

А я шагнул вперед, дабы предотвратить неизбежную попытку насилия, — и в этот момент уловил краем уха отголосок «Body and Soul». Вестигий был очень слабый — но в пульсирующем ритме Сохо он выделялся, словно дуновение прохладного ветерка жаркой душной ночью. И исходил, несомненно, из клуба.

— Ты его приятель? — спросил вышибала.

Я бы мог, конечно, показать удостоверение — но как только его достаешь, возможные свидетели моментально испаряются и сочиняют поразительно правдоподобные алиби.

— Скажи Стэну и Дону, что пришел сын Чертенка Гранта.

Вышибала вгляделся в мое лицо.

— Я тебя знаю? — спросил он.

«Нет, — ответил я про себя, — но, возможно, помнишь по таким хитовым фразам субботних вечеров, как „Придержи-ка этого дятла, я должен его арестовать“, „Хватит его лупить, скорая уже приехала“, и, конечно, по первой строчке чарта: „Убери руки, а то и тебя упеку“».

— Сын Чертенка Гранта, — повторил я.

Джеймс у меня за спиной пробормотал вполголоса:

— Что за фигню он несет?

Когда моему папе было двенадцать, школьный учитель музыки подарил ему подержанную трубу и из собственного кармана оплачивал частные уроки. К пятнадцати годам папа уже успел бросить школу, устроился курьером где-то в Сохо и страстно мечтал стать музыкантом. Когда ему исполнилось восемнадцать, Рэй Чарльз случайно услышал его во «Фламинго» и сказал — достаточно громко, чтобы услышали нужные люди: «Да этот чертенок Грант действительно умеет играть». Табби Хейз в шутку прозвал его потом Чертенком Грантом, и эта кличка так к нему и приклеилась.