Сердце в броне - Аркадий Степной Страница 15

Лицо у Гарта закаменело.

— Это твоя жизнь, Рус. Тебе и решать.

Рустам отвернулся.

— Хочешь вернуться и отказаться? — спросил Гарт намеренно безучастно.

Рустам только тяжело вздохнул в ответ. Тогда Гарт продолжил:

— Это не самый плохой выбор, братец. Ты хорошо послужил Глинглоку и имеешь полное право уйти на отдых. Никто и не подумает тебя упрекнуть.

Рустам задрал голову и посмотрел на пронзительно-синее небо. Самое время обратиться к Богу и спросить совета. Но Бог не дает советов, как не дает и ответов. Бог лишь задает вопросы, отвечать на которые необходимо самостоятельно.

— Мой отец любил повторять, — тихо сказал Рустам то ли Гарту, то ли самому себе, — «никогда не перекладывай свою работу на чужие плечи». Я часто с ним спорил и очень редко соглашался с его советами. Но сейчас я понимаю, что он был прав, почти всегда был прав. Быть рыцарем — убивать и терять, служить и защищать — это тоже работа. Не громкие слова в красивой обертке, а кровь на грязи… — Он замолчал.

— Что ты решил? — спросил Гарт.

— Я решил не перекладывать свою работу на чужие плечи, — ответил Рустам. — Хочу я этого или нет, но я рыцарь. А маркграф сказал, что для рыцарей сейчас много работы и кто-то должен ее делать. Этим все сказано.

— Не подумай, что я тебя отговариваю, — осторожно произнес Гарт, — но ты должен понимать, что снова можешь попасть в ситуацию, когда из двух зол придется выбирать меньшее. Готов ли ты к этому?

— Нет, — немного хрипло отозвался Рустам. — Но я буду стараться, я очень сильно буду стараться, чтобы такие ситуации больше никогда не повторялись.

Гарт некоторое время смотрел ему в глаза, потом кивнул:

— Что ж, значит, возвращаемся на королевскую службу. Не так уж это и плохо, особенно учитывая, что мы с тобой уже не безнадежные. Кормить нас должны будут лучше, а бить меньше. А это что у тебя? Поручение к кастеляну? Хм, получается, переезжаем в замок. Ладушки, пошли собирать вещи.

Рустам не хотел этого говорить, но и промолчать он не мог.

— Гарт, ты не обязан идти вслед за мной на службу, — выдавил он из себя. — У тебя своя жизнь, свои дела, постоялый двор опять-таки… В общем, я пойму, если ты…

— Стоп, — остановил его Гарт. — Хватит, братец, молоть чушь. Во-первых, мы с тобой друзья. А во-вторых, я абсолютно свободен и у меня нет дел, которые было бы жалко бросить. Что же касается постоялого двора, то я уже говорил тебе, что я еще не готов. Она милая женщина, и, признаться, я к ней очень даже… хм… неравнодушен, но… Короче, королевская служба — это великолепный шанс немного приостановить кое-какие отношения. Ты понимаешь?

Растроганный Рустам обнял его:

— Я рад. Я очень рад.

— А уж я — то как рад, — постарался скрыть за усмешкой свое волнение Гарт. — Да ладно, чего уж там, пошли лучше кастеляна разыщем. И, когда он тебя спросит, сколько у тебя людей, не забудь про меня, а не то придется спать по очереди на одной кровати. А я этого не люблю, ты знаешь.

— Фабио Иманали, секретарь младшего казначея, — объявил дворецкий.

Молодой гоблин глубоко вздохнул, скрестил на удачу пальцы и, низко кланяясь, вошел в королевский кабинет. Ему уже доводилось видеть короля, но никогда еще он не был от него так близко — десять шагов, строго по этикету. Когда Фабио остановился у положенной ему по рангу отметки, король оторвал взгляд от бумаг и смерил его взглядом, заставившим Фабио затрепетать. У него пересохло во рту и противно задрожали колени.

— Ваш преданный слуга явился по вашему зову, ваше величество.

Король взял со стола исписанный лист и взмахнул им в воздухе:

— Знаешь, что это такое?

— Никак нет, ваше величество.

— Это прошение от казначея Уотфорда с просьбой тебя уволить.

Фабио натужно сглотнул воздух, застрявший в горле. У него вдруг неприятно перехватило дыхание.

— Уотфорд пишет, — продолжил король, — что ты своевольничаешь, лезешь не в свои дела и возводишь клевету на моих честных слуг. Он также жалуется, что ты ведешь непозволительные речи и чересчур дерзок со старшими по званию. Этого вполне достаточно не только для увольнения, но и для начала служебного расследования. Королевская служба — дело серьезное, проштрафившихся не выгоняют, а сажают в крепость. Ты должен был знать об этом, когда подавал прошение о приеме на службу.

— Ваше величество…

— Я разве разрешил тебе говорить? — Голос короля хоть и прозвучал бесстрастно, но это бесстрастие было для молодого гоблина страшнее отцовской ярости. — Я хочу, чтобы ты запомнил: со мной можно спорить, меня можно убеждать, но никогда и ни в коем случае мне нельзя перечить.

Фабио вжал голову в плечи и не на шутку пригорюнился. «Что теперь со мной будет? — мелькнула у него в голове шальная мысль и тут же была поглощена другой, более важной: — А что будет с Венерой, если меня посадят?»

Молодость есть молодость, опыт приходит с годами, и никак иначе. Будь Фабио постарше, он бы непременно задумался — а чего ради король дает ему уроки на будущее (пускай и весьма жесткие), если все равно собирается его посадить?

Тем временем король, убедившись, что молодой гоблин проникся до глубины души, скомкал прошение казначея Уотфорда и выбросил его в корзину.

— А теперь перейдем к делу. Подойди ближе и сядь.

Совершенно растерянный Фабио поднял голову.

— М-мне…

Он хотел сказать: «Мне не положено подходить ближе». Но король удивленно приподнял бровь, и слова благоразумно застряли в горле. Потрясенный гоблин подошел ближе и сел на стул, стоявший всего в четырех шагах от его величества. Так близко к королю не могли приближаться даже титулованные дворяне.

Королю было не до этикета. Он взвесил на ладони толстую папку и сказал:

— Я пролистал твои отчеты и предложения. Здесь написано, что мы можем сэкономить семнадцать тысяч золотых монет. Объясни.

Сердце молодого гоблина вздрогнуло и затрепетало в груди, подобно влюбленному жаворонку. Он позеленел от волнения и, глубоко вздохнув, словно перед прыжком в омут, принялся излагать. Вкратце пробежавшись по использованным им методам систематизации и анализа и более подробно остановившись на выявленных в результате фактах, Фабио шаг за шагом раскрыл перед королем неприглядную картину многочисленных злоупотреблений. Это было тем более удивительно, что он не рассказал ничего нового или ранее неизвестного. Фабио всего-навсего собрал разбросанные по многочисленным отчетам сведения и сложил их в единую мозаику. Выводы получились шокирующие и неутешительные:

— Таким образом, ваше величество, мы повсеместно закрываем «дешевые» займы и продолжаем платить по «дорогим». Вот очередной пример: банкирскому дому Критолини мы должны двадцать четыре тысячи золотых под двенадцать процентов, а банкирскому дому Бриоли — двадцать три тысячи под двадцать один процент. Следуя простейшей логике — из этих двух займов следует закрыть «дорогой» кредит Бриоли, продолжая выплачивать «дешевые» проценты Критолини. Вместо этого, по неведомым мне причинам, казначейство закрывает кредит Критолини, продолжая выплачивать большие проценты Бриоли. А ведь это на две тысячи монет больше. И все это на фоне жестокого дефицита. В то время как стоит только рационализировать погашение казначейских займов, и в первый же год высвободятся искомые семнадцать тысяч. А ведь есть еще бартерные займы, это те случаи, когда казначейство занимало не деньгами, а товаром. Конечно, в некоторых сделках четко прописано, чем, собственно, мы должны расплачиваться. Но в большинстве случаев казначейство разумно оставило за собой право решать, в чем именно будет производиться расчет. Однако, разумно оставив за собой это право, распоряжаемся мы им абсолютно неразумно. Как пример — сделка с гномьей ростовщической конторой «Клекланд и сыновья». Еще до войны они ссудили казначейство зерном — пятьдесят четыре тонны пшеницы под двадцать шесть процентов. Не знаю, право, как им это удалось. Разумно — закрыть столь «дорогой» заем при первой же возможности. Но абсолютно неразумно, я бы даже сказал преступно, расплачиваться по займу зерном, выросшим в цене более чем в два раза. Ведь по договору мы можем расплатиться и деньгами…