Последняя битва - Михаил Ахманов Страница 15

Сев на своих коврах, он погладил одутловатые щеки, потрогал висевшую в ухе серьгу и впервые обратился прямо к Иеро:

— Предлагаю тебе, пришедший с запада жрец, маленькое соревнование. Умеешь ли ты прорицать?

Священник молча кивнул, не спуская с Олафа настороженных глаз. Это слизняк что-то задумал, крутилось у него в голове. Но что? Отвлекает внимание, а потом мигнет сыновьям, и те устроят резню? Непохоже… Другие трупы, кроме Сигурда с Рагнаром, в мыслях Олафа не маячили. Кажется, он в самом деле желал соревноваться.

— Сделаем так, — произнес колдун, с хитрой усмешкой поглядывая на Иеро, — сделаем так, люди: я предскажу грядущее, и этот бродяга-пришелец тоже предскажет, а потом мы посмотрим, чье предсказание точнее. Если мое, то вы убедитесь, что Олаф, сын Торвальда, любимец Локи, не зря зовется лучшим чародеем Асла! — Он расправил плечи и стукнул кулаком в грудь. — Ну что, жрец, согласен?

— Согласен, — отозвался Иеро.

— Он выглядит слишком уверенным в себе… — шепнул старый эливенер. — Готовит каверзу?

— Посмотрим. — Иеро распахнул куртку, нащупывая за пазухой мешочек с Сорока Символами и своим магическим кристаллом. — Ты знаешь, что я не очень силен в искусстве предсказаний, но с этим недоумком могу, пожалуй, потягаться. Готов поставить свой меч против серьги в его ухе, что он предскажет победу Гунару и ошибется.

Толпа сдержанно загудела — один из сыновей Олафа вел пару огромных овец с мерцающей золотом шерстью; крутившийся сзади пес подгонял их, тыкая лобастой головой в овечьи курдюки. Гунар и Сигурд, замерев каждый в своей половине арены, мерялись взглядами будто два голодных волка.

— Выбирай любую, жрец! — Олаф жестом щедрого хозяина показал на золотистых животных.

— Зачем?

— Как зачем? — на лице колдуна отразилось недоумение. — Ты ведь собирался гадать? Значит, тебе нужна овечья печень!

— Печень годится для жаркого, а не для гадания, — усмехнулся священник. — У меня другие методы.

— Ну, что ж…

Олаф махнул рукой, и через пару минут ему поднесли дымящуюся печень на деревянном блюде.

«Что делает этот толстый? — донеслась до священника мысль Горма. — Почему убили животное с пушистой шкурой?»

«Ему нужна печень, чтобы предсказать будущее», — пояснил Иеро.

«А все остальное? — Горм облизнулся. — Столько свежего вкусного мяса!»

Тем временем колдун уже простер над блюдом пухлые руки. Голос его вдруг стал монотонным, протяжным, напомнив Иеро речитатив заупокойной мессы.

— Вижу… вижу… — Ладони двигались над блюдом, пальцы будто что-то ощупывали и уминали. — Вижу кровь на секире Гунара… кровь двух людей, двух мерзких изгоев… Вижу, как мой сын потрясает топором и поет песню победы… Вижу два мертвых тела у его ног… два бездыханных трупа… Твой и твой!

Выкрикнув последние слова, колдун ткнул пальцем в Сигурда, затем — в Рагнара. Они начали бледнеть, и священник, чтобы прервать нагоняющий страх спектакль, торопливо сказал:

— А больше ты ничего не видишь? Что-нибудь обо мне и о себе самом?

— Вижу. — Теперь палец указывал на Иеро. — Ты, чужеземный червь, и твои спутники, все вы станете моими рабами. Я заберу твой летучий корабль и все твое добро, а твой зверь отправится в котел.

«Что говорит этот толстый? — полюбопытствовал Горм. — Я смутно чувствую… нет, почти уверен: ему что-то нужно от меня».

«Твоя мохнатая шкура, — сообщил Иеро. — Он хочет ее содрать и поджарить тебя вместе с овцой».

«Не думаю, что это хорошая мысль», — откликнулся Горм и обиженно смолк, утнувшись носом в лапы.

Не обращая внимания на колдуна, Иеро высыпал из мешочка сорок крохотных, выточенных их черного дерева фигурок и положил на них левую руку. В правой его ладони, замершей на коленях, посверкивал прозрачный камень, и в глубине кристалла, предвестником наступающего забытья, кружились и мерцали радужные всполохи. На какую-то долю секунды он ощутил неуверенность; еще ни разу ему не приходилось гадать при таком скоплении народа, в потоках мыслей и чувств, что омывали его со всех сторон, будто скалу в океане, атакованную яростными штормовыми волнами. Неумолимый блеск кристалла помог отбросить это чувство и сосредоточиться. В конце концов, предсказание будущего не являлось таинством, подобным исповеди или святому причастию, и кто угодно мог за ним наблюдать; что же касается круживших в пространстве мыслей, то так несложно забыть о них… отрешиться… вынырнуть из этого суетного водоворота…

Погружаясь в транс, Иеро дал ментальную установку глубины и краткости: его провидческий сон будет глубок, но недолог. Пять-шесть минут — на большее он не рискнул, боясь потерять контроль над ситуацией. К тому же во время транса он был совершенно беззащитен и мог полагаться лишь на своих спутников и этих мрачных, сломленных страхом островитян.

Священник очнулся еще раньше, от резкого выкрика Олафа. Его голос сделался внезапно визгливым; видимо, он не понимал, что происходит, и странная неподвижность, молчание и отрешенность противника его перепугали. В маленьких глазках колдуна сверкало подозрение, одутловатые щеки побагровели, пальцы нервно мяли мочку с золотой серьгой.

— Что, жрец, решил вздремнуть?

— Ты прорицаешь над овечьей печенью, я — во сне, — откликнулся Иеро. — У каждого свой способ.

Он обвел взглядом молчаливую толпу, стражей с пылающими факелами в руках, Гунара и Сигурда, сжимавших свои секиры, судей, Рагнара, брата Альдо и мастера Гимпа; все, будто зачарованные, смотрели на него. Священник раскрыл левую ладонь. В ней лежали четыре символа: крошечные Сапоги, Птица, Меч и Щит и Череп. Два первых легко поддавались толкованию — Сапоги означали странствие, а Птица — все, что связано с воздухом; значит, его полет продолжится, и «Вашингтон» благополучно покинет северный остров. Но не сразу, не сразу, думал Иеро, глядя на остальные фигурки. Знак Меча и Щита сулил ему опасный поединок, а маленький Череп, зловеще ухмылявшийся в ладони, был свидетельством чьей-то гибели, которая настигнет отмеченного роком в самое ближайшее время.

Вообще говоря, Череп символизировал Смерть с большой буквы, древнюю Смерть, сгубившую человеческую цивилизацию, но имелось у него еще одно значение — смерть гадающего или кого-то, кто присутствует при гадании. За себя Иеро был спокоен — ведь вместе с Черепом выпали Птица и Сапоги; но что сказать насчет Сигурда? Возможно, северянин погибнет, а потом начнется кровопролитная резня между колдовским отродьем и бондами, о чем предупреждают Щит и Меч? Или в битву ввяжется он сам и прикончит противника? Оба толкования были возможны, и священник, задумчиво покачав головой, сгреб остальные фигурки и опустил в мешочек. Так ли, иначе, он был уверен в одном: если придется сойтись с Олафом — хоть в ментальном поединке, хоть с мечами, копьями или на кулаках — он скрутит колдуна ровно за одну минуту.

Олаф уже успокоился и глядел на него, скаля зубы.