Семь песен - Томас Арчибальт Баррон Страница 15

– Неужели он не понимает, как ужасно это смотрится со стороны? В жизни не видел и не слышал ничего менее забавного.

Бард тяжело вздохнул.

– Мне кажется, он все понимает. Но, несмотря ни на что, упорствует. Его зовут Бамбелви. С раннего детства, с того дня, как он впервые распугал птиц своим пением, он мечтает быть шутом. Не просто валять дурака и время от времени развлекать людей дурацкими выходками. Он хочет быть настоящим шутом, то есть человеком, который владеет высоким искусством облекать мудрость в одежды юмора. Он называет себя Бамбелви Весельчак.

– Ему больше подошло бы имя Бамбелви Страдалец.

– Я знаю, знаю. Как я уже говорил прежде, «подняться хочет тесто, занять побольше места».

Деревенские жители тем временем совершенно лишились присутствия духа и выглядели еще более расстроенными, чем сам Бамбелви. Многие спрятали лица в ладонях, все хмурились. Одна девочка вырвалась из рук матери и убежала в дом. Длинные черные волосы развевались у нее за спиной. Женщина осталась на месте, но, судя по ее лицу, отчаянно завидовала дочери.

Я, в свою очередь, нахмурился и обратился к Каирпре:

– Но почему же все продолжают слушать его?

– Став свидетелем одного из его, как он сам их называет, развлекательных представлений, ты на целый день лишишься аппетита. Однако, как и каждый житель Каэр Нейтан, он имеет право выступать на деревенской площади один раз в год, в день своего рождения. – Каирпре покачал головой. – А все остальные обязаны его слушать. Даже такие, как я, – кто давно уже не живет здесь, но, на свою беду, оказался здесь в неудачный день.

Он махнул рукой в сторону круглой площади и едва слышно прошептал:

– И вот что мы вынуждены терпеть после всех замечательных поэм и трагедий, которые были представлены на этом самом месте! «Молот в ночи». «Корабль иллюзий». «Клятва Герайнта»…

Поэт указал на небольшой домик, выглядевший древнее прочих.

– Пуйл, чья горестная улыбка сама по себе навевала вдохновение и побуждала создавать целые тома, написала здесь свое первое стихотворение. – Потом он показал на низенькую хижину с деревянным крыльцом: – Лаон Хромой родился здесь. И еще не будем забывать Банью. Джуссиву Торжествующую. Зиффиана. Все они называли это место своей родиной. А с ними – великое множество других легендарных бардов.

Я снова украдкой взглянул на Бамбелви. Бездарный актер продолжал монотонно бубнить что-то себе под нос, нелепо размахивая тощими руками.

– Ему суждено стать профессиональным шутом только в мечтах.

Каирпре угрюмо кивнул.

– У всех нас есть заветные мечты. Но немногие цепляются за мечтания, настолько далекие от реальных возможностей! В давние дни Бамбелви могло бы спасти одно из Сокровищ Финкайры, магический рог, который называли Зов Мечты. Только представь себе, Мерлин. Когда в этот рог, Зов Мечты, дул некто, наделенный великой мудростью, могло исполниться самое сокровенное желание человека. Даже такое на первый взгляд несбыточное, как мечта Бамбелви. Вот почему в сказаниях и песнях его часто называли Рогом Добрых Известий.

Лоб Каирпре прорезали морщины, которые показались мне глубже шрамов, изуродовавших мое лицо. Я понял, что поэт вспомнил Рита Гавра, который извратил магию Зова Мечты таким образом, чтобы тот приносил лишь дурные вести. В случае с этой самой деревней волшебный рог вызвал к жизни самый страшный кошмар любого поэта, барда или музыканта. Он заставил навеки умолкнуть голоса всех местных жителей, и, таким образом, чудесные музыкальные инструменты их сердец и душ стали бесполезными. Именно поэтому в Городе Бардов было тихо, как на кладбище, когда я приходил сюда в прошлый раз. Страдальческое выражение лица Каирпре сказало мне все. Несмотря на то что само проклятье рассеялось после разрушения Черного замка, мучительные воспоминания были живы.

Бубенчики на шапке Бамбелви зазвенели снова, громче, чем прежде. Если бы мне не нужно было держать посох, я бы зажал уши руками. Толкнув локтем Каирпре, я спросил:

– А почему бы тебе самому не испытать на нем действие Зова Мечты?

– Я не могу этого сделать.

– Почему нет?

– Прежде всего, мальчик мой, я не рискну забирать что бы то ни было – тем более одно из Сокровищ – из грота Великой Элузы, где они сейчас хранятся. Оставим это дело тому, кто храбрее меня. Или глупее. Но не в этом главная причина. Дело в том, что я недостаточно мудр для использования рога.

Я удивленно поморгал.

– Недостаточно мудр? Но почему, ведь поэт Каирпре известен во всей этой стране как…

– Как стихоплет, любитель бросаться цитатами, идеалист и дурачок, – перебил он. – «Не стоит высоко ценить меня, мой друг, я ошибаюсь, как и все вокруг». Но я, по крайней мере, достаточно умен для того, чтобы понимать одну вещь: в действительности я знаю очень мало.

– Это просто смешно! Я видел твою библиотеку. Ты прочел столько книг! И после этого пытаешься убедить меня в том, что ничего не знаешь.

– Я не сказал, что не знаю ничего, мой мальчик. Я сказал, что моих знаний недостаточно. Между этими двумя, так сказать, состояниями есть разница. И счесть, что я смогу управляться с легендарным рогом, Зовом Мечты… пожалуй, с моей стороны это было бы проявлением чудовищного гибриса.

– Гибриса?

– Это от древнегреческого слова «хюбрис», которым называли непомерную гордыню, излишнюю, необоснованную самоуверенность. Этот порок в свое время погубил немало великих людей. – Каирпре снова понизил голос до шепота: – В том числе, как мне говорили, твоего деда.

Я окаменел.

– Ты имеешь в виду… Туату?

– Да. Туата. Самый могущественный волшебник из всех, известных жителям Финкайры. Единственный смертный, которому было позволено посетить Мир Иной, чтобы посоветоваться с Дагдой – и вернуться живым. Но даже Туата был подвержен гордыне. Именно она в конце концов послужила причиной его гибели.

Цветущая Арфа внезапно показалась мне тяжелой, как камень, и ремень, на котором висел волшебный инструмент, больно врезался в плечо.

– Как он умер?

Каирпре наклонился ближе.

– Я не знаю подробностей. Никто не знает. Мне известно лишь, что он переоценил собственные силы и недооценил самого страшного прислужника Рита Гавра, одноглазого огра по имени Балор ^[5].

Произнося это имя, поэт содрогнулся всем телом.

– Но давай поговорим о более приятных вещах! Друг мой, расскажи об Арфе. Насколько я понимаю, тебе удалось быстро возродить Темные холмы, если ты уже спустился сюда, на равнины.

Я неловко переступил с ноги на ногу, ощупывая узловатую верхушку посоха. Я потер кончиками пальцев бугорки и бороздки набалдашника, и вокруг разнесся аромат смолы хвойного дерева, напомнивший мне о женщине, которая всегда, сколько я ее знал, была окружена благоуханием цветов и трав. Настал момент сказать Каирпре о том, что я собирался сделать. И о том, что я оставил недоделанным.