Кладезь бездны - Ксения Медведевич Страница 14

– Кто вы и с чем идете в Умм-Каср?

Даже из лодки не дали выйти – сразу притопали. Желтые сапоги стражника скрипели, подол желтой же рубахи под длинным панцирем трепал речной ветер. Оковка булавы внушительно посверкивала: на пристани стояли огромные железные чаши на гнутых ногах, в них билось сильное пламя.

Абу аль-Хайр молча протянул стражнику перстень с рубином. Камень неброско темнел в узкой оправе. Стражник нагнулся, брякнув пластинами панциря. Тоненько зазвенела кольчужная сетка под гладким шлемом.

– Мне назначено время у ширмы. Вот знак сахиба асситр, – тихо и значительно проговорил Абу аль-Хайр.

– Господин хранитель ширмы ждет тебя и твоих спутников, – бесстрастно ответил стражник, возвращая перстень.

На зубчатых башенках ворот тоже плескались огни. Заскрипела калитка:

– Заходите, во имя Всевышнего! Так дует, пожалейте мои старые кости!

Привратник кашлял и запахивал ватные полы халата. Абу аль-Хайр услышал за спиной злобный смешок. Приглашенный внутрь аль-Кариа, видимо, посылал прощальный привет ненависти всем шести медальонам в резьбе арки: в круге три лепестка, и в каждом письменами куфи выведено – Али, Али, Али.

Их долго вели по наспех отмытым и завешанным коврами залам.

В очередном внутреннем дворике посетителям велели сесть и ждать. Вместо ковров здесь лежали местные плетеные циновки из вездесущей халфы. За что ее так в столицах ценят, аж до такой степени, что подделывают, – непонятно.

– Скажи мне, о ибн Сакиб, – вдруг тихо позвал Тарик. Абу аль-Хайр нехотя повернул голову. Ну чего тебе нужно, змей ты ползучий…

Надо сказать, с Тариком он поступил не слишком хорошо: попросту ничего не рассказывал. Абу аль-Хайр решил, что чем меньше у нерегиля сведений, тем меньше соблазна пуститься в приключения. Вот жду ответа от хранителя ширмы, вот получил ответ от хранителя ширмы, вот сегодня ночью идем во дворец, – а в остальном положись на меня, о Тарик.

Конечно, Тарик злился и прижимал уши. Пытался расспрашивать – и подслушивать. Мысли. Ха. Знаем мы вас, сумеречных. Учитель Абу аль-Хайра, смеясь, говорил: нет ничего проще, чем отвадить самийа от колодца твоих мыслей. Просто не забывать говорить себе: я это думаю только для себя. Ты ж про намаз не забываешь? Вот и про это не забывай. О, как сильно злился и прижимал уши Тарик!..

И даже сейчас нерегиль не может смириться и пытается выкусить хоть крошку знания:

– Скажи мне, ты… написал ему правду? О том, кто придет на прием?

– Да, – коротко ответил Абу аль-Хайр.

До того он ограничивался мотанием головы и красноречивым мычанием хранителя важного секрета.

– Ты рехнулся? – страшно зашипел Тарик.

– Эй-эй!.. Ты мой гулям! Забыл? С господином так не разговаривают!

– Как ты мог?!.

– Якзана аль-Лауни невозможно обмануть – даже в письме, – устало объяснил Абу аль-Хайр.

– Да с чего ты решил, что этот Якзан аль-Лауни будет мне помогать?!

– Ты все мозги в пустыне оставил, о… тьфу на тебя. Ладно, ты не знаешь, что последний год происходило в халифском дворце, – это понятно. Ладно, имя тоже ничего не говорит тебе, – ну и вправду, «Бодрствующий», таким часто награждали невольника-привратника. – Но ты бы хоть на нисбу его посмотрел, о бедствие из бедствий…

– Нисбу?.. аль-Лауни?..

– Именно.

– Ты хочешь сказать, что он из Лаона? Человечек по имени Якзан?

Над ними раздалось вежливое покашливание. И глуховатый, как нижняя струна лауда, но четкий для слуха голос произнес с сухой лаонской церемонностью:

– Госпожа моя матушка назвала меня Иорветом.

Абу аль-Хайр с трудом, нехотя и с нехорошим комком в груди поднял глаза.

И снова – как в ту душную пыльную ночь в Ятрибе, как в тот памятный день в Баб-аз-Захабе, когда он приносил присягу, – встретился с нездешним, обморочно-спокойным взглядом существа, душа которого слабо пришпилена к телу и вьется на ветру вечности, трепеща в пустой голубизне небес.

– Приветствую тебя, о Абу Хамзан, – бледные губы изогнулись в намеке на улыбку.

Почему-то Абу аль-Хайр чувствовал, что «я это думаю только для себя» ему не поможет. Сероватые в желтизну глазищи смотрели в какое-то другое зеркало его души, заложенное глубже, чем плавает мысль. Туда, куда сам Абу аль-Хайр не стал бы заглядывать.

– Прошу прощения за то, что не имел чести знать такое достойное имя, – на безупречном ашшари промурлыкал Тарик.

И, судя по шерстяному шороху джуббы, склонился в низком поклоне. Давай, замурлыкивай оплошность. Человечек из Лаона, как же…

Глазищи смигнули, и Абу аль-Хайра попустило. Шелестя сукном черной парадной фараджийи, хранитель ширмы спустился на циновки дворика. Они все продолжали сидеть как сидели на этой халфе: Якзан аль-Лауни выступил из черноты внутренних покоев совершенно неожиданно. Сумеречник в черном придворном платье чиновника высшего ранга чуть наклонился – рукав кафтана почти касался плеча Абу аль-Хайра. Видимо, смотрел в глаза Тарику.

Оборачиваться не хотелось, а сумеречники молчали. Потом лаонец резко что-то сказал – по-лаонски.

– Тебе-то откуда знать? – так же резко – но на ашшари – ответил Тарик.

Видимо, Якзан аль-Лауни улыбнулся: то еще зрелище, надо сказать. Как будто всплывает из-подо льда бледное, бледное лицо… странно, кстати, почему бледное, хранитель ширмы не отличался цветом кожи и волос от остальных своих золотистых, переливающихся рыжиной сородичей.

Нерегиль резко выдохнул. Но смолчал – вот диво дивное. Впрочем, с хранителем ширмы обычно не спорили, это точно.

Сахиб ас-ситр переступил по циновке мягкими туфлями и наклонился чуть сильнее: видимо, чтобы заглянуть в глаза женщинам. Сначала Арве – та придушенно пискнула. И тут же осеклась. Потом Шаадийе – та стойко смолчала. Молодец девчушка, то, что надо.

– Да-аа… – согласился Якзан аль-Лауни, разгибаясь.

И добавил, пока Абу аль-Хайр не успел удивиться:

– Ты, о Абу Хамзан, и ты, о девушка, которую называют Шаадийа, но которую на самом деле зовут Хинан, идите за мной. А… ты… и ты – ждите.

– …Хмм… Я полагал, что в Басре среди чиновников только один предатель – эмир… – задумчиво проговорил халиф, пощипывая короткую черную бородку.

И перевел взгляд на Якзана аль-Лауни, сидевшего, как и полагалось, у занавеса.

Тронная подушка-даст лежала в остроконечной стенной нише, выложенной золотисто-синими изразцами. Из-за света лампы казалось, что халиф сидит внутри яркой шкатулки. Помятый за множество приемов занавес был отодвинут в сторону, и хранитель ширмы небрежно придерживал его локтем. Вторая рука неподвижно лежала на колене подвернутой ноги.

Поймав взгляд халифа, сумеречник бледно улыбнулся. И покосился в сторону Абу аль-Хайра – говори, мол.