Десант стоит насмерть. Операция "Багратион" - Юрий Валин Страница 14

Толяна забрали попозже. Внезапно все как-то вышло. Тогда еще не понял Михась, что жизнь — она такая и есть. Непредсказуемая и от смерти почти неотличимая.

…Шагали, причавкивая, разноцветные сапоги, ремень винтовки Михась подтянул на ходу, делать было нечего, и ненужное от этого в голову лезло и лезло.

Октябрь первого года

Тюкали колуном по очереди — тяжеловат был топор.

— Натренируемся, — сказал Витька, подставляя очередной чурбан.

Михась, отдуваясь, кивнул и поднял топор. Ныло что-то в животе от напряжения, да и спину порядком ломило.

Без Толяна жизнь разом стала куда как сложнее. Забрали брата в сентябре, и было трудно осознать, что молчаливый суровый Толька может и не вернуться. Никогда. Фиг с ними, с подзатыльниками. Горше слова «никогда» ничего нет. Черт его знает, что это за такие «добровольные работы на благо великой Германии». Даже слухов, куда именно хлопцев и девок погнали, и то нет. А все Ларка, гад собачий…

…Староста стоял, придерживая отвисшую почти на мотню кобуру — новенькую, желтую, многозначительную.

— Илларион Никифорович, да как же так? — бормотала мама, заворачивая хлеб.

— Вот вас Советска власть учила указы читать, а вы все как дурные, неграмотные, — злорадно сказал староста. — Работа на благо рейха — честь немалая. Еще благодарить будете. Да куда ты харча столько суешь? Небось, не в Поволжье ссылаем. Работать будет — паек дадут. По орднунгу все…

Толян стоял уже одетый, смотрел в пол. Михась брата знал — морщится брат, прикидывает, как вломить увальню-старосте, сшибить через лавку. Толян — хлопец жилистый, управится. Только в дверях топчется свояк старосты — тоже увалень, но ростом такой, что загривком в косяк упирается. Во дворе полицаи курят, у калитки — сосед Ленька, что во двор постеснялся войти, топчется со своей трехлинейкой треснутой и проволокой замотанной.

— Илларион Никифорович, может, погодите с Толиком… — мама никак не могла завязать узел. — Я б…

— Да что «ты б»? Червонцем драным щедро отблагодаришь или подол заворотишь? Вот мячта-то, — Ларка ухмыльнулся.

— Мам, да что ты с ними разговариваешь? — удивительно безразличным тоном сказал Толян. — Съезжу, поработаю, гляну. Не сожрут ведь…

Брат не глядя подхватил узелок с харчами, сунул в старый чемодан, рывком затянул шнурок, что вместо сломанного замка был приспособлен, и пошел к двери. Неспешно пошел, но здоровый полицай попятился, тукнул прикладом о дверь. Всхлипнула замершая на лавке Мариха.

Староста глянул на девчонку, на Михася:

— Расти, хлопец. Следующим пойдешь. Оно ж по-честному надобно: раз папашка на Советы пупок до последнего рвет, значит, щенки на нашего фюрера сполна поработают. Работы много, вон Советы сколько барахла побросали. Ничего, сейчас Москву немцы возьмут, и все по-серьезному орднунгу пойдет. За давнее ответите, я все помню…

Мамка с Марихой ревели до полуночи. Михась крепился — знал, что Толян сбежит. Не тот он человек, чтоб покорно в Шклов катить да на немцев работать. Сбежит.

…Может, и правда, сбежал. Говорили, под Хоново прямо с эшелона хлопцы дернули, борт вагона проломив. Человек сорок. Охрана палила, побили многих. Может, и врут.

…В животе ёкнуло, Михась бухнул колуном по очередной упрямой колоде.

— Ты с понадтыку, — посоветовал Володька. — И глянь-ка, к вам Райка-Пудра зачем-то прется.

Михась от души приложил колоду и выпустил из уставших ладоней неудобно-толстое топорище.

Райка — то ли четырехъюродная, то ли пятиюродная сестрица, действительно уже закрывала щеколду калитки. Небрежно махнула мальчишкам и пропорхнула к крыльцу, осторожненько ступая по траве своими светлыми городскими ботами.

— Все фасонит, — неодобрительно проворчал Володька.

Райка действительно была девкой легкомысленной и непоседливой. Собственно, непонятно, девкой или молодкой: поговаривали, что в Минске шебутная родственница успела выскочить замуж. Потом то ли развелась, то ли молодой муж сам сбежал, испугавшись излишне веселого нрава новобрачной. Училась Райка по торговой части, работала в каком-то райпо. [19]Торговали там галантереей или еще чем-то неприличным — Михась принципиально не интересовался. Иметь родственницу с прозвищем Пудра и так радость невеликая. Как война началась, Райка мигом удрала из города в спокойную Ордать. Оно и понятно — у фронта таким овцам, перманентом завитым, делать нечего.

— Принесла нелегкая, — проворчал Михась, и друзья вновь занялись дровами.

С сучковатым чурбаком расправились, но тут вышла мать и позвала Михася в хату.

— Да не пойду я в Черневку, — наотрез уперся Михась.

— Так польза ж будет, — неуверенно сказала мама. — Что ни говори, а провизия. В запас оставим. Кушать-то можно.

Кушать лепешки из крахмала действительно было можно. Мама напекла, попробовала, поморщилась, а глупой Марихе даже понравилось. Полмешка крахмала досталось по случаю: поделилась тетка Вера, которой привез кум. В Черневке имелся крахмальный завод, и в те безвластные три дня, когда Советской власти уже не было, а немцы еще не заявились, крахмал со склада раздавали всем желающим.

— Зима вот-вот придет. Надо бы запастись, раз задешево отдают. — Мама нерешительно глянула на Михася.

— Да жидам этот крахмал девать некуда, — заверила Райка. — Все одно сиднем сидят в гетте своем, немецких приказов ждут, в мастерских для виду ковыряются. За тридцатку мешок легко возьмем. Пропадут ведь вовсе гроши советские. На подтирку разве…

Мама сурово глянула на болтливую родственницу.

— Так я чего? Я исключительно про ближайшую перспективу, — по-городскому умно оправдалась Райка. — Давай-ка, кавалер, бери вашу тачанку, да смотаемся в Черневку. Всего-то полдня затратим, а все польза. Не жмись.

Мама опять посмотрела, и Михась, не любивший этаких просительных взглядов, пробурчал:

— Тащить буду, а торгуется пусть сама.

— Напугал. Хорошо, что не наоборот, — хихикнула Райка. — Нацепляй кепку да тарантас бери. Мамка-то мне тележку не доверяет, боится, не верну ваш лимузинный экипаж.

— Ты, Раиска, не болтай. И не лезьте там, куда не надо, — строго сказала мама.

Двухколесная высокая тележка, весной подправленная и подремонтированная батей, катила легко. Шагалось тоже легко: еще пригревало неяркое солнышко, дорога подсохла. Райка, против опасений Михася, языком не молола, только поглядывала по сторонам. Городские кудряшки прикрывала чинная косынка, миловидное лицо казалось спокойным и не очень наглым. Михась, правда, помнил, как лихо родственница отшучивалась на мосту от постовых полицаев. Такое ляпнула, что аж уши у «тачечника» загорелись. А здесь, на дороге, ничего — шагает спокойно, только боты временами от пыли бережно отирает.