Окаянная сила - Далия Трускиновская Страница 14

— Ты, матушка государыня, в шахматы игрывала? — спросил князь.

Она кивнула — мол, да, еще покойный супруг забавы ради обучал. Кивнула и Натальюшка — видать, пыталась понять взрослые речи.

— Видывала, как супротивнику три и более фигур отдают, а он, дурачок, берет? Вынуждают его поставить свои фигуры в неловкое положение, потом же ему стремительный удар наносят. Затянулась эта дурь, матушка. Или Софья про тебя с Петрушей нелепое скажет — и вы то в терему по целым дням обговариваете, или Петруша Софью не тем словечком обзовет — и ей доносят, и она по месяцу дуется. Девкой назвал! Так девка покамест и есть, ни с Федькой, ни с братцем моим, чай, ее не венчали… Девкой и останется.

— Устала я, князюшка, от пересудов, потому лишь тебя и послушала…

— А меж тем государство — как пьяный мужик в болоте, уже по самые ноздри ушел, вопить нечем, лишь пузыри пускает… — продолжал Голицын. — Мы теперь с шумом да гамом отступили, сейчас, с божьей помощью, соберемся, все с утра к Троице поедем да укроемся, а Софьюшке — объяснять всему миру, что не собиралась она посылать стрельцов брать приступом Преображенское. А чего ради в Кремле суета да сборы были? За каким бесом — прости, государыня, — ворота позапирали? Почему стрельцы набата ждали? Ах, подметное письмишко нашли? Государыня, сам то письмишко сочинял и веселился! Сколько в Преображенском у тебя с государем людишек? Шесть сотен конюхов да подьячих, да истопников, да постельничьих пойдут ночью в Кремль царя Ивана и с сестрами губить! Блаженненький разве какой поверит.

— Преображенское приступом брать… Господи, да чего тут брать, факел швырни — и заполыхает, — намекая на старые деревянные строения, сказала Наталья Кирилловна. — Однако не надо было Петрушу одного отпускать. С дороги бы не сбился…

— Далеко ли отсюда до Троице-Сергия? С ним трое, и уж один-то — надежен.

— Гаврюшка Головкин, что ли? Многим ли он Петруши старше?

— Еще карла, Тимошка. Да Мельнов, государыня. Тот стрелец, что с известием прискакал. Слышала, чай? Не кричал — дурным голосом вопил: спасайся, мол, государь, в Кремле набат бьет, стрельцы на Стромынке рядами строятся! Вот голосина — сам не ожидал… Такой охраны с лишком хватит. Пусть все ведают, в какой суматохе государь жизнь спасал…

Князь негромко рассмеялся.

— Стрелец?.. Ты что же, князюшка, с ним государя отпустил?..

— Мельнов этот — мой человек, — и, глядя на волнение царицы, Голицын рассмеялся. — И послан от подполковника Елизарьева — помяни мое слово, государыня, один из первых свои стрелецкие сотни к Троице приведет.

— Не разумею я что-то, Борис Алексеич…

— А чего тут разуметь — из Троицы государь Петр Алексеич грамоту на Москву пришлет, чтобы все верные к нему собирались. Однажды Софья так-то Москву припугнула — мол, уйдет она отсюда с сестрицами к чужим королям милостыньки просить. Так Софьюшка-то грозилась, а Петруша и впрямь от беды неминучей убежал. Ну-ка, что Москва скажет?

— Ловок ты… не в пример братцу…

Голицын вздохнул.

Двоюродный брат, Василий, советчик и любимец Софьин, Москве не по душе пришелся.

— Успокойся, государыня-матушка, — сказал он. — Тут не ловкость, а расчет. Семь лет назад стрельцы и пошли бы пеши в Преображенское — тебя с чадом на копья сажать, как братца твоего, царствие ему небесное. А за семь лет они Софьиным правлением по горло сыты. Покричать ради нее — милое дело, если она же и чарку поднесет. А с места сняться, мушкетик на плечо взвалить, ножками семь верст одолевать — пусть других дураков поищет… И она то ведает.

* * *

Итак, государь Петр Алексеевич, жизни которого якобы угрожали стрелецкие полки, идущие по Стромынке к Преображенскому, в сопровождении всего троих спутников бежал ночью к Троице — просить защиты у архимандрита Викентия. А за ним, со всем скарбом, мирно двинулись в колымагах Наталья Кирилловна с ближними женщинами, сестра Натальюшка, Дуня, карлицы и мастерицы. Другой дорогой, лесной, постельный истопник Лука Хабаров, он же фатермистр Преображенского полка, повез к Троице-Сергию полковые пушки. И туда же маршевым шагом отправились шесть сотен более или менее обученных солдат, разве что без свирелки с барабаном.

В Кремле, узнав про это странное бегство, сперва не столь испугались, сколь удивились. Потому что никто не собирался всерьез посылать в Преображенское стрельцов для убийства Петра с матерью.

— Вольно ж ему, взбесяся, бегать! — сказали то ли Софья, то ли Шакловитый, а то ли оба вместе (поскольку историки не сошлись, кому приписать фразу).

Диковинное событие, как и предвидел латинщик и выпивоха князь Голицын, породило брожение умов — и тут же каждый, от кого хоть что-то зависело, вынужден был сделать выбор — на чьей он стороне.

Возможно, первым посланцем Кремля был гонец от стрелецкого полковника Ивана Цыклера. Полковник сразу сообразил, что верх возьмет сделавший первый шаг Петр, и тайно просил вызвать его, Цыклера, к Троице — мол, откроет много нужного и тайного. За ним послали — его с пятью десятками стрельцов, после долгих совещаний, отпустили. Нельзя же отказывать венчанному на царство государю в пяти десятках стрельцов…

Петр засел в Троице-Сергиевом монастыре всерьез. И тут же туда потянулись дальновидные. Генерал Гордон привел Сухарев полк.

16 августа в стрелецкие и солдатские полки прибыла от царя Петра грамота. Он звал к Троице начальных людей и по десятку рядовых каждого полка. Софья запретила стрельцам подчиняться этому приказу, а по Москве незнамо кто пустил дурацкий слух — будто грамота прислана без ведома Петра, злоумышлением Бориски Голицына. Вместо того чтобы успокоить войско, такая новость его насторожила — уж больно казалась нелепа. Осознав, что с Софьей ему более не по пути, бежал к Троице патриарх Иоаким. И, прежде всех прочих иностранцев, прибыл к Троице Франц Лефорт.

Всё развивалось согласно замыслу.

27 августа 1689 года в стрелецкие полки пришла новая государева грамота, и стрельцы, повинуясь цареву указу, потихоньку двинулись по Стромынке.

Оставалось сделать немного — взяв в руки подлинную власть, загнать в угол правительницу Софью с ее избранниками.

Тут Борис Голицын, муж ума государственного, сглупил. Не следовало ему в этой кутерьме пытаться спасти двоюродного брата, Василия Голицына. Даже ради чести голицынского рода. Он же вступил с братцем в переписку, призывая его к Троице. Василий Васильевич не мог бросить Софью и до последнего хлопотал о примирении сторон.

Что же из этого вышло? Да только то, что Нарышкины озлились на Бориса. Дескать, родственника пытался выгородить. И как только Софья оказалась в Новодевичьем монастыре, Василий Голицын — в ссылке, Федор Шакловитый с главными своими сообщниками — казнен, как только приступили к дележке высвободившихся званий и чинов, то Бориса Алексеича от дел Нарышкины и отстранили. Дали ему заведовать приказом Казанского дворца — и, махнув рукой отныне на дела государственные, латинщик продолжал читать мудрые книги, напиваться в государевом обществе (против чего никто не возражал), а приказ свой разорил окончательно и бесповоротно.