Охота - Роман Глушков Страница 14

У меня не было поводов не доверять штабным координаторам. Однако оперативники со стажем, вроде меня, прежде всего прислушиваются к своему чутью. И только потом – ко всему остальному. Этому нельзя обучиться в разведшколе. Чутье приходит с годами и опытом, а он у каждого свой. И удачный, и неудачный. Оттого и чутье у нас разное. И не факт, что в одной и той же критической ситуации мы поведем себя одинаково.

Что бы там ни говорило Ведомство, чутье подсказывало мне: когда планы радикально меняются, это не к добру. Но когда они безо всяких предпосылок вдруг меняются в самый последний момент, тут явно что-то нечисто. Даже если тебя извещают об этом в официальном приказе.

Распоряжение о смене маршрута и порядке его прохождения исходило из штаба, и я не имел права его проигнорировать. Ведомство ждет от меня отчет об операции, и я должен явиться на доклад как можно скорее. Но если «окном» воспользуется не вся группа, а только ее командир, это не будет грубым нарушением приказа. По крайней мере, я всегда выдумаю вескую причину, по какой мне пришлось оставить своих людей по ту сторону границы. А за их судьбу можно не беспокоиться. Все они обучены подолгу скрываться в тылу противника и группой, и поодиночке, даже не имея связи с командованием. Конечно, меня за это не похвалят, но и к ответственности не привлекут. В полевой обстановке я волен действовать по обстоятельствам, а они могут измениться в любую минуту.

«Вы думаете, это подстава?» – спросил меня Бледный после того, как я велел ему и остальным оставаться на месте и быть на связи.

«Не думаю. С какой стати? – ответил я, поскольку в упор не видел причину, зачем вдруг Ведомству загонять нас в ловушку. – Но что бы там ни было, вам туда лучше пока не ходить. Даже если мы где-то напортачили, отдуваться за это предстоит мне, а не вам. И если вас при этом не будет в штабе, все мы от этого только выиграем, ведь тогда нам не придется свидетельствовать друг против друга. Пускай при разборе полетов штабисты слушают одну историю – мою, – а не пять».

Впервые за свою карьеру я искренне желал, чтобы на сей раз чутье меня подвело. И оно действительно подвело, вот только не так, как мне того хотелось бы. Все оказалось гораздо хуже: я готовился к неприятностям, а угодил в настоящую катастрофу.

Стоило мне пересечь пограничную черту, как меня тут же скрутили оперативники турецкой разведки MIT. Их было не меньше батальона, не считая подразделений технической поддержки. Из чего следовало: они заранее знали, что им придется иметь дело с целой группой профессиональных агентов. Широкомасштабная облава разворачивалась под объективами нашего спутника, но Ведомство хранило молчание. Это прямо указывало на то, кто предупредил MIT о нашем появлении.

Конечно, я впал в отчаяние. Когда твое командование само сдает противнику свою оперативную группу, а также канал нелегального перехода через границу, значит, нас угораздило не просто засветиться. Мы засветились по-крупному! Настолько, что стали для Ведомства чем-то вроде злокачественной раковой опухоли, которую следовало поскорее вырезать, пока она не дала метастазы.

Дабы я не подал сигнал напарникам, турки выстрелили в меня из засады шприцом с мгновенно действующим снотворным. Но они просчитались. На мне были очки со встроенными микрофоном и миникамерой, чей передатчик посылал сигнал на лэптоп Крупье. Он, Бледный и остальные следили из Сирии за каждым моим шагом и сразу же узнали, чем завершился мой переход через границу. Если бы меня встречали агенты Ведомства, им не было бы нужды прибегать к силе, ведь мы продолжали считать их своими. Такое задержание могли произвести только враги. А раз так, значит, засада могла подстерегать нас по обе стороны границы. В связи с чем мои люди, потеряв со мной контакт, должны были рассеяться и прорываться поодиночке из опасной зоны.

Так они и поступили. И когда я был разоружен, обыскан, скован наручниками и разбужен, первое, о чем меня спросили оперативники MIT: «Где ваши люди, полковник Грязнов?»

«Далеко отсюда, – усмехнулся я, определив, что с момента моего пленения прошло около четверти часа. И это была чистая правда. Если Бледного, Гробика, Крупье и Сквозняка до сих пор не задержали, отныне шансы турок поймать их таяли с каждой минутой. Как, впрочем, и шансы Ведомства. И мне, и моим людям стало совершенно очевидно, что нас решили пустить в расход. И теперь, чтобы выжить, им придется разорвать все контакты с Ведомством и залечь на дно.

Возможно, что навсегда.

Объявив нас предателями и дезертирами, Ведомство сдало нас MIT, чтобы сделать свою ложь более правдоподобной. Если бы мы были арестованы своими, возник бы резонный вопрос, почему они, зная о том, где мы находимся, сразу же не схватили нас? А так поимку Грязного Ирода приписывали себе в заслугу турки. Ну а России оставалось лишь попросить у них его экстрадиции. На что Турция, разумеется, согласилась, поскольку обе стороны договорились об этом заранее – еще когда Ведомство передавало MIT информацию о нашем переходе через границу.

Изменник и очернитель России, полковник Грязнов, был возвращен на родину и только там узнал, в чем его обвиняют. Бросив меня на растерзание СМИ и политикам, Ведомство тут же спряталось в тень и даже не участвовало в моих допросах. Тем самым оно брало на себя риск, ведь я мог выболтать дознавателям столько секретов, что их хватило бы на возбуждение уймы новых уголовных дел. Но мое бывшее командование рассудило верно: я буду держать язык за зубами, поскольку иначе мне его живо укоротят. В этом плане с ренегатами, вроде меня, проблем не было. Мы отлично знали, на что способно Ведомство. И трижды думали, прежде чем открыть рот и что-то сказать следователям из прокуратуры.

Вновь отвечая на вопрос, куда подевались люди из моей группы, мне даже не приходилось лгать. Я и вправду этого не знал. С их конспиративным опытом они могли быть где угодно, в том числе в России. Само собой, при желании я мог выйти с ними на контакт. Но даже прознай дознаватели о нашем способе связи, воспользоваться им и выманить беглецов из берлог никому другому, кроме меня, не удастся. Сам я на роль приманки тоже не годился. Во время сеанса связи я мог предупредить их об опасности множеством незаметных способов – просто не вовремя моргнув или бросив мимолетный взгляд не в ту сторону. И все усилия дознавателей окажутся тщетными. Рыбка сорвется с крючка, а я буду лишь разводить руками – кто осудит моих людей за то, что они перестали доверять бывшему командиру?

Кто только ни пытался заработать на мне популярность или политический капитал: от думской оппозиции, объяснившей мое предательство результатом проводимых в армии, президентских реформ, до каких-то панк-рокеров, написавших обо мне скандальную песенку, что вмиг стала суперхитом. Но в конце концов вся эта свистопляска поутихла и моя звезда закатилась. Выслушав приговор и не признав себя виновным, я отправился доживать остаток своих дней в воркутинской тюрьме. И гадать, сколько на самом деле я там протяну, ведь до своей естественной смерти узники, вроде меня, не доживают.

Ведомство убедилось, что я не болтун, но кто знает, что станет со мной лет через десять, когда меня доконает неволя и надвигающаяся старость. Секреты, в какие я посвящен, останутся взрывоопасными даже через полвека. И если я сломаюсь и начну откровенничать, скандал разразится похлеще того, который только что утих.