Тревожный Саббат - Алина Воронина Страница 14

Однажды он признался, что лучше смерть. Помню, как лежали рядышком на кровати, а Еретик плакал и звал Ингрид. Жаловался, что никогда ее больше не увидит. А если найдет, то не сможет показаться на глаза. Он считал себя жалким уродом.

«Скоро мы станем взрослыми. Ты получишь профессию, выйдешь замуж. А что я? Кто полюбит инвалида? Ты можешь поехать в Париж, покурить кальян на крыше, танцевать всю ночь и взять ребенка на руки. Ты сможешь жить полной жизнью.

Я же обречен на одиночество. И никогда не поцелую красивую девушку».

«Ты можешь поцеловать меня! Я хочу этого…»

«Врешь, я скорее поцелую мерзкого поутри».

Мне стало очень больно. И тогда я поцеловала его сама. А затем вытерла губы, скривившись от отвращения. А вот Еретику почему-то понравилось… Он долго обнимал и гладил меня тогда, в первый раз. Я дрожала от омерзения, ведь это было неправильно! Не ему ко мне прикасаться… Моя вина не давала Еретику права обладать моим телом.

Но я лежала, не шевелясь, и представляла огонь. Я мечтала, чтобы меня вырвало огнем! Чтобы боль и вина утихли хоть на мгновение.

Когда Женька закончил, то сказал, что я ему противна и ненавистна.

Этого я не могла больше терпеть! Я бросилась на него с ножом, порезала. Потом, конечно, обработала царапины, попросила прощения. И… мы поменялись ролями. Я начала издеваться над ним, а сама стала неприкасаемой.

Я постоянно оскорбляла Еретика, а он унижал меня в ответ. «Калека — уродина», «Неудачник — старая дева», «Грязная скотина — отмороженная роботетка». Так постепенно мы внушили друг другу, что больше никому не нужны. Даже родным и друзьям. Мы создали свой мир печали и злости, где малейшие прикосновения причиняют боль. И где нет места любви.

Да, это звучит ужасно. Но что вы хотите от двух озлобленных подростков?

Когда нам исполнилось по шестнадцать, родители Женьки уехали работать за границу. И… выразили желание, чтобы я пожила с ним некоторое время. Совсем недолго. Это растянулось на десять лет.

— Спасибо, Ким, достаточно, — натянуто улыбнулся Заратустра.

— Нет, вы хотели узнать правду, так слушайте. Пять лет мы мучили друг друга. Пять лет мстили за то, что сотворили в детстве. Сколько раз я хотела убить Еретика и освободиться. Но когда мне исполнилось двадцать лет, я взбунтовалась и объявила ему, что настолько сильно ненавижу, что не могу даже прикоснуться. Я попросила Женю отпустить меня и забыть все произошедшее. Он ответил, что это невозможно. Долго говорил о своих чувствах. Хотя какие уж тут чувства… Привычка, привязанность, смешанные с обидой. Так что уже шесть лет мы живем, как брат с сестрой, хоть и напоминаем иногда супружескую пару с тридцатилетним стажем.

Лишь изредка я надеваю черные лаковые сапоги, корсет, длинные перчатки, беру веревку…

— Ким, хватит!

— Нет, слушайте! Я беру веревку и связываю Еретика. Затем оскорбляю его, говорю, как сильно ненавижу, иногда могу ударить. А он… он смотрит мне в глаза и смеется. Все, я могу идти?

— Куда? — разом спросили остолбеневшие фаерщики.

— Домой, вы же не возьмете меня в группу, — усмехнулась Ким. — Зачем вам психопатка?

— Я бы с радостью пожал тебе руку, — вдруг сказал Чайна. — Не встречал еще более мужественного человека. И не вини себя и своего парня. Это был ваш способ выжить и сохранить свою душу.

— Сейчас между нами мир, — пробормотала Ким. — Ненависть прошла, а два врага научились существовать под одной крышей.

А Заратустра молча вышел. Через минуту он вернулся и протянул девушке кулон из бирюзы с серебряной цепочкой.

— Я безумно хочу сам надеть тебе его на шею. Но уважаю твое право на неприкасаемость. Когда-то я хотел подарить его девушке, которую любил — Инее. Она олицетворяла собой воду. Вы с ней похожи. Такие гибкие, текучие. И я дарю его тебе, Ким. В знак своей дружбы. Этот камень — символ честности и преданности. И ты обладаешь этими качествами, хоть и скрываешь их под мнимой озлобленностью и высокомерием.

— Надень мне его… Я потерплю, — Ким облизнула пересохшие губы.

— Хорошо, не бойся. Сними толстовку. Пожалуйста.

Ким разделась и, прикрывшись руками, опустила глаза. Через минуту она ощутила горячее дыхание Асмодея и прикосновение его пальцев, почему-то холодных, как лед. Ким закусила губу, чтобы не закричать от нахлынувших эмоций.

— Теперь ты — наша, — прошептал Заратустра, и их глаза встретились.

— Давайте чай пить, а то уже остыл, — резко сказал Чайна. — Хватит уже на сегодня душераздирающих откровений.

Ким залпом выпила свою чашку. Скомкано распрощалась с фаерщиками, ушла.

На ее щеках играл непривычный румянец.

Ким так и не рассказала друзьям, что узнала девушку-призрака. Ею была Аглая Феоктистова, в чей склеп Ким так опрометчиво залезла тринадцать лет назад.

Но почему Аглая решила появиться только сейчас? И какую беду это предвещает?