Легенда о Побратиме Смерти - Дэвид Геммел Страница 13

Даже покойница...

Она была подвешена за руки на золотых цепях к потолку над кроватью, и простыни под ней промокли от крови. Чорин-Цу видел королеву только дважды: один раз во время шествия в честь ее свадьбы и второй — две недели назад, в начале Игр. Она открывала Игры в своей новой роли Бокат, богини мудрости. В тот раз Чорин-Цу рассмотрел ее как следует. Ее глаза казались пустыми, и она с трудом выговаривала слова благословения. Мастер пододвинул к себе стул и сел, глядя на мертвое тело.

На королеве, как и при открытии Игр, был шлем богини — золотой, с крыльями и длинными щитками, закрывающими щеки. Чорин-Цу знал татарскую мифологию не слишком хорошо, но достаточно. Бокат была женой Миссаэля, бога войны. Их сын Каалес, Владыка Битв, вышел из чрева матери уже взрослым.

Но безумца вдохновил на убийство другой миф. Готирские боги воевали друг с другом, и земля пылала от огненных стрел Миссаэля. Один из его врагов взял Бокат в плен и подвесил ее на цепях близ Волшебного Града. Миссаэля же предупредили, что, если он пойдет на город войной, первой падет его жена. Тогда он взял свой лук и выстрелил ей в сердце, а после со своими соратниками ринулся на приступ, взял город и перебил всех, кто в нем был. Когда бой завершился, он вынул стрелу из груди жены и поцеловал рану. Она тут же затянулась, Бокат ожила и обняла своего супруга.

Здесь, в этой комнате, кто-то пытался повторить древнее предание. Окровавленная стрела лежала на полу. Чорин-Цу устало поднялся и освободил тонкие запястья покойницы от золотых оков. Тело упало на кровать, шлем слетел с головы и с глухим стуком покатился по полу. Светлые волосы королевы рассыпались, и Чорин-Цу увидел, что на корнях они тусклого мышиного цвета.

Вошел Гарен-Цзен и сказал, пользуясь знаками:

«Бог-Король пытался спасти ее. Видя, что кровь не останавливается, он пришел в панику и послал за придворным лекарем».

«Здесь всюду кровь, — тоже знаками ответил Чорин-Цу. — Я не могу заниматься своим делом в таких условиях».

«Придется! Никто другой не должен знать... — пальцы Гарен-Цзена помедлили, — о совершенной здесь глупости».

«Значит, лекарь мертв?»

«Да».

«То же будет и со мной, когда я закончу работу».

«Нет. Я договорился — тебя выведут из дворца, и ты убежишь на юг, в Дрос-Дельнох».

«Благодарю вас, Гарен-Цзен».

«Я поставлю за дверью сундук. Сложи в него... все грязное белье».

— Сколько тебе понадобится времени, чтобы подготовить ее? — спросил министр уже вслух.

— Три часа, возможно, чуть больше.

— Я вернусь к этому сроку.

Министр вышел, и Чорин-Цу вздохнул. Этот человек лжет: не будет никакого бегства на юг. Чорин-Цу отогнал эту мысль и начал доставать склянки с бальзамирующим раствором, ножики и скребки, аккуратно раскладывая все это на столике у кровати.

Золоченая панель в задней стене отодвинулась, и Чорин-Цу упал на колени, потупив взор, — но успел увидеть покрытый золотой краской королевский лик и засохшую кровь на губах, которыми император целовал рану на груди своей жены.

— Сейчас я ее оживлю. — Бог-Король встал на колени рядом с мертвой и прижался губами к ее губам. — Приди ко мне, сестра моя и жена. Открой глаза, богиня мертвых. Вернись ко мне — я приказываю!

Чорин-Цу стоял на коленях, не открывая глаз.

— Я приказываю тебе! — вскричал Бог-Король. Потом он разразился рыданиями и долго плакал. — Ах, — вздохнул он вдруг. — Она дразнит меня, она только притворяется мертвой. Кто ты такой?

Чорин-Цу вздрогнул, поняв, что король обращается к нему, открыл глаза — и взглянул в лицо безумию. Блестящие голубые глаза на золотой маске смотрели приветливо и дружелюбно. Чорин-Цу сделал глубокий вдох.

— Я придворный бальзамировщик, ваше величество.

— Глаза у тебя раскосые, но ты не надир. И кожа у тебя такая же, как у моего друга Гарена. Ты чиадзе?

— Да, ваше величество.

— У тебя на родине тоже поклоняются мне?

— Я прожил здесь сорок два года, государь, — и, к сожалению, не получаю вестей из дома.

— Поговори со мной. Сядь вот сюда, на кровать.

Чорин-Цу встал, глядя на молодого короля. Среднего сложения, стройный, он походил на свою сестру. Волосы, как и кожа, были окрашены в золотой цвет, глаза поражали яркой голубизной.

— Почему она не оживает? Я ведь приказал ей.

— Боюсь, государь, что королева перешла... в другое свое царство.

— В другое? Ну да, богиня мудрости была и царицей мертвых! Ты так думаешь? Когда же она вернется?

— Как может смертный предсказать это, государь? Деяния богов непостижимы для таких, как я.

— Это так. И ты, пожалуй, прав, бальзамировщик. Теперь она правит мертвыми. Надеюсь, она будет счастлива там. Среди мертвых есть много наших друзей, которые будут служить ей. Очень много. Думаешь, я для того и послал их туда? Ну конечно же. Я знал, что Бокат переселится к мертвым, и отправил их вперед, чтобы они могли ее встретить. Я только притворялся, что гневаюсь на них. — Король радостно заулыбался и захлопал в ладоши. — Для чего это? — спросил он, взяв в руки длинный бронзовый инструмент, похожий на вилку.

— Это... помогает мне в работе, государь. Служит для того, чтобы предмет моих трудов оставался вечно прекрасным.

— Понимаю. Какие острые у него крючки! А зачем все эти ножи и скребки?

— Мертвым не нужны внутренности, государь. Внутренностям свойственно разлагаться. Чтобы тело оставалось всегда прекрасным, их следует удалить.

Бог-король встал, заглянул в сундучок Чорин-Цу и достал оттуда склянку со множеством хрустальных глаз.

— Не буду тебе мешать, мастер, — весело сказал он. — У меня много дел. Осталось еще немало друзей Бокат, которые захотят последовать за ней. Я должен составить список.

Чорин-Цу молча отвесил глубокий поклон.

Зибен ошибался. Когда Майон заговорил с Друссом о пророчестве, тот не стал отказывать сразу. Воин слушал молча, без всякого выражения в светлых холодных глазах. Когда посол закончил, он встал со стула и сказал:

— Я подумаю.

— Но, Друсс, здесь столько надо принять во внимание...

— Я сказал, что подумаю. А теперь уйдите. — Его голос пробрал Майона холодом, словно зимний ветер.

В послеполуденные часы Друсс, одетый по-будничному в рубашку с широкими рукавами из мягкой бурой кожи, шерстяные штаны и сапоги до колен, прошел через город, не обращая внимания на слуг, спешащих за покупками, мужчин, толпящихся возле трактиров, женщин, обходящих лавки, и влюбленных, гуляющих рука об руку. Он прокладывал путь в толпе, непрестанно думая о просьбе посла.