Вавилонские книги. Книга 1. Восхождение Сенлина - Джосайя Бэнкрофт Страница 13

– Конечно. Я же директор школы, – ответил Сенлин с непроизвольной гордостью. Когда Голл спросил, какие предметы он преподает, Сенлин едва не засиял. – Письмо, искусство, географию, физику…

– Математику?

– Ну а как бы я мог преподавать физику без математики?

Цепное колесо под ним задребезжало. На миг Сенлин подумал, что цепь сейчас слетит, но она снова встала на место.

– Уверен, ты должен вести записи. Оценки, посещаемость, школьные налоги и сборы, правильно? Может, иной раз приходится подыскивать домик для шекеля, который плохо лежит. – Голл отпустил желоб ненадолго и жестом заговорщика похлопал себя по карманам жилета.

Сенлин собирался возмутиться и сказать что-то добродетельное, когда из фонтана хлынула пена, словно лава из вулкана, и по конусу потекло пиво, с плеском заполняя желоба. Ездоки вытянули шею, напрягаясь, чтобы схватиться губами за желтовато-белую соломинку. Прохладное пиво коснулось саднящего горла Сенлина, словно бархат. Он никогда не пил ничего слаще. Краем глаза он видел Голла, который встал на колени на сиденье – педали он бросил, но те продолжали крутиться – и пил из соломинки, ухватив ее углом рта и ухмыляясь Сенлину. Кузнец с отпечатками подков на фартуке рявкнул на Голла, чтобы тот снова крутил педали. Голл вскинул руку в непристойном жесте, который Сенлин знал, но никогда не применял. Может, Голл и был ростом в половину Сенлина, но силы духа у него в два раза больше.

К тому времени, когда Сенлин оторвался от соломинки, хватая воздух ртом, его голова слегка закружилась от алкоголя.

Снова закрутив педали, Голл наблюдал за Сенлином почти безмятежно, как человек, который придерживает в уме шутку.

– Да ты талант. Тебе надо поучаствовать в вечерних гонках. Вот где голова идет кругом.

– Я не могу. Я спешу. Мне надо кое-кого найти.

– О, грязь-шмазь. – Голл, похоже, выругался, хотя Сенлин не был знаком с таким выражением. – Опять эта старая, грустная песня! Дай угадаю: ты потерял кого-то, кто страсть как дорог твоему сердцу. Тобой движет чистейшая преданность этому человеку. Ты не остановишься ни перед чем, чтобы найти мать-брата-тетю-ребенка-или-подружку, и я не хочу знать, кто…

– Она моя жена. Мария Сенлин. Она носила красный шлем.

Голл сжал руку в кулак и бил по краю желоба, пока тот не зазвенел.

– И зачем я трачу слова? – Он утешился, надолго присосавшись к соломинке.

Сенлин улыбнулся театральному поведению карлика. Когда Голлу понадобилось перевести дух, он сказал:

– Никому не говори, что ищешь жену.

– Тогда как я смогу ее найти? – спросил Сенлин недоверчиво, почти снисходительно. Он глотнул из собственной соломинки, продолжая крутить педали.

– Пустив в ход глаза, соображалку и без посторонней помощи. Скорее всего, ты ее вообще не найдешь. Женщин засасывает в башню, как угли в дымоход. – Он похлопал по желобу и хрипло присвистнул. – Что угодно взлетит, если оно в юбке! Ты рассказал парню, который тебя ограбил, о своей дорогой старушке?

– Да.

– И как прошло? Держу пари, он говорил добрые слова, обнадеживающие слова. Убаюкал тебя, словно младенца. Ты заснул, и тогда он тебя ограбил. – Голл затряс головой так, что с его темных волос полетели капли пота. – Ни одна живая душа не поможет тебе здесь. Добрым душам не хватит на это средств или ума, а злые попросту выдоят тебя досуха. Тебе продадут слухи, карты, путеводители и всякое такое, чтобы рыбу заворачивать, а не жен искать! Тебе так помогут, что ни шекеля не останется. Это если ты уже не обеднел, как ход… – И карлик рыгнул.

– Допустим, – уклончиво сказал Сенлин. Пусть Голл и выглядел сомнительно, его предупреждения звучали разумно. Чтобы путешествовать по башне, понадобится нечто большее, чем путеводитель и носовой платок. – А что такое «ход»?

– Не сомневаюсь, ты их видел. Лысые, худые как щепки, голые по пояс бедолаги с железными украшениями. Рабы. Ходы – это рабы. Они таскают мешки с песком, углем и камнями – вверх, вверх, вверх! Строительство продолжается. Башня еще с нами не покончила. А, грязь-шмазь, я болтаю, словно какой-нибудь мистик!

Пару минут назад Сенлин чувствовал свое превосходство над этим неотесанным, беспринципным человеком. Теперь он подумал, что было бы полезно заручиться поддержкой карлика.

– Послушайте, мистер Голл, я приношу свои извинения за то, как обращался с вами ранее. И я ценю услышанное. Может, вы поразмыслите о том, чтобы поработать на меня в качестве гида…

– Зачем я трачу слова? – перебил карлик, вскинув руки. – Может, ты их и ценишь, но не слышишь. Тебе никто не поможет. Ты должен все сделать сам.

Внезапно педали у них под ногами перестали вращаться. Остановка была такой резкой, что по ногам Сенлина прошла волна, и коленные чашечки болезненно щелкнули. Он ахнул, стиснув зубы. Оглядевшись, Сенлин понял, что случившееся не только его застало врасплох. Они достигли незримой вершины, для подъема на которую крутили педали. «Пивная карусель» подошла к пределу могучей внутренней пружины, которая лежала в центре большого колеса, свернутая туже гадюки перед лицом угрозы.

Включился новый механизм, звякнув точно колокол под водой, и педали под ногами потеряли всякое сопротивление. Финн Голл завопил и крикнул: «Держись!» – но его слова затерялись в стремительном полете «пивосели», когда сжатая пружина начала раскручиваться. Теперь вся конструкция вращалась против часовой стрелки, все быстрее и быстрее, и Сенлин почувствовал себя так, словно несется камнем вниз по склону той самой горы, которую только что покорил. Площадь превратилась в размытое пятно мокрого камня и мигающих газовых фонарей; лица людей в толпе растянулись, как ириски. Сенлин сосредоточил взгляд на неподвижной вершине конуса в центре колеса и прижался к желобу, пусть даже тот обдал лицо волной пива.

В этот миг тошноты и дезориентации он вспомнил слова Марии о том, каково было играть на пианино в «Синей татуировке». Она сказала: «Я играю, и мы поем, пока комната не завертится. Приятно находиться в центре веселого маленького круга».

«Но, моя дорогая, – ответил он, ошибочно приняв это за подходящее время для урока геометрии, – центр круга – это бесконечно малая точка. Его вообще почти не существует».

«Ну и хорошо. Я предпочитаю быть ничем в центре, чем надутым кем-то на краю». Она сказала это обычным небрежным тоном. И, сама того не зная, в точности описала его: надутый «кто-то» на краю всего.

Узел женского нижнего белья, который лежал у него на коленях, развязался. Чулки, панталоны и кофточки полетели в толпу на площади, приземляясь тут и там, как голуби в парке.