Флот вторжения - Гарри Тертлдав Страница 13

— Кто же это выделывает? Это ведь не зенитки и не самолеты, тогда что же?1

Рядом с летчиком дрожал на своем сиденье Бэгнолл. Рейды над Германией были жуткими уже сами по себе, но когда «ланки» без всякой на то причины начали вдруг взрываться в небе… Сердце в его груди сжалось в маленький застывший комок. Он крутил головой в разные стороны, стремясь увидеть хоть что-нибудь. Но за толстыми стеклами кабины ночь оставалась непроницаемой.

Затем еще один большой тяжелый «Ланкастер» на мгновение качнулся в воздухе, словно лист в бурлящем потоке. Даже сквозь рев четырех «мерлинов» их собственного самолета Бэгнолл услышал какой-то визгливый звук, от которого волосы у него встали дыбом. Мимо пронеслось нечто, похожее на акулу, невероятно быстрое и изящное. Две мощные струи выхлопов светились в темноте, как глаза тигра. У одного стрелка хватило присутствия духа выстрелить в незнакомца, но тот в мгновение ока ускользнул от «ланка».

— Вы… видели? — упавшим голосом спросил Кен Эмбри.

— Думаю, что да, — столь же тихо ответил Бэгнолл. Он сомневался, верит ли сам в этот ужасный призрак.

— Откуда у немцев такие машины?

— Это не немцы, — возразил летчик. — Мы знаем, что есть у них, как и они знают, что имеем мы.

— Хорошо, если это не немец, тогда откуда же он, из преисподней? — спросил Бэгнолл.

— Черт меня подери, если я знаю! Но я не собираюсь тор-тать здесь и дожидаться, пока он вернется. Эмбри резко изменил курс и снизил высоту.

— Наземные зенитки! — предупредил Бэгнолл, поглядев на альтиметр.

Эмбри оставил его слова без внимания. Бортинженер замолчал, чувствуя себя дураком. Когда оказываешься лицом к лицу с монстром, который смахивает с неба бомбардировщики с легкостью прислуги, заметающей метлой просыпанную соль, едва ли стоит беспокоиться о каких-то там зенитках.

* * *

— Черт побери, я ведь физик, а не плотник! — воскликнул Йенс Ларсен.

Большой палец нестерпимо саднил. Ноготь уже начал чернеть; Йенс подозревал, что он и вовсе сойдет. Но сильнее, чем покалеченный палец, его донимали насмешки юнцов, составлявших большую часть бригады рабочих, что возводили странные сооружения на западных трибунах Стэгфилда.

Вечернее солнце светило Ларсену в спину, пока он тащился по Пятьдесят седьмой улице в направлении клуба «Четырехугольник». Аппетит его несколько поднялся — после того как Ларсен попытался вколотить свой ноготь в деревянный вит размером два на четыре фута. Но, перекусив, Ларсен снова вернется к реактору и продолжит стучать молотком — на этот раз, будем надеяться, с большей осторожностью.

Йенс набрал поляне легкие удушливого чикагского воздуха. Сам он родился и вырос в Сан-Франциско, и его весьма удивляло, почему три миллиона человек выбрали жизнь в таком месте, где полгода чересчур жарко и влажно, а в остальное время стоит собачий холод.

— Должно быть, они чокнутые, — вслух произнес Ларсен.

Какой-то студент, идущий навстречу, удивленно посмотрел на него. Йенс покраснел. В нынешнем своем одеянии, состоящем из грязной футболки и «чиносов» [14], он выглядел совсем не так, как люди из городка Чикагского университета, и уж, конечно, не как член факультетского совета. В «Четырехугольнике» на него тоже будут глазеть.

«Профессорам латыни в их изъеденных молью твидовых костюмах этого не вынести», — подумал Ларсен.

Он миновал Кобб-Гейт. Гротескные фигуры, высеченные на огромном каменном здании, всегда вызывали у него улыбку. Ботанический пруд, окруженный с трех сторон биологическими лабораториями Халла, был приятным местом; возле него Ларсен любил посидеть и почитать, когда выдавалось время. Сейчас такое случалось не слишком часто.

Йенс подходил к Митчелл-Тауэр, когда его тень вдруг исчезла.

Только что она тянулась впереди, честь по чести, и вдруг провала. Сама башня — копия башни колледжа Магдалины в Оксфорде — неожиданно потонула в резком белом свете.

Ларсен вперился глазами в небо. Сияющее пятно выросло в размерах, потускнело и изменило цвет. Все вокруг указывали на это пятно, восклицая:

— Что это, черт побери?!

— О Господи!

— Вы когда-нибудь видели что-либо подобное? Люди высовывались из окон и выбегали на улицу посмотреть.

Физик Ларсен глазел на происходящее вместе с остальными. Мало-помалу странный свет потускнел и погас; в Йенсу вернулась — добрая, привычная тень. Но еще до того Ларсен метнулся туда, откуда пришел. Он лавировал между десятками зевак, которые все еще стояли и таращили глаза.

— Где полыхает, приятель? — крикнул ему один.

Ларсен не ответил, ускорив свой бег в. направлении Стэгфилда. Полыхало на небе. Он знал, что это за огонь: тот самый огонь, который он и его коллеги стремились извлечь из атома урана. До сих пор ни в одном атомном реакторе Соединенных Штатов не удавалось добиться управляемой цепной реакции. Бригада на западных трибунах как раз пыталась собрать такой реактор, который позволит это сделать.

Никто и предполагать не мог, что немцы уже построили не только реактор, но и бомбу, хотя впервые уран был расщеплен в Германии в 1938 году. На бегу Ларсен соображал, каким образом нацисты взорвали бомбу над Чикаго. Насколько он зная, их самолеты не могли долететь даже до Нью-Йорка.

Правда, удивительно, почему немцы взорвали свою бомбу на такой громадной высоте — слишком высоко, чтобы взрыв причинил какой-либо ущерб. Может, немцы установили бомбу на борту межконтинентальной ракеты — наподобие тех, о которых судачат бульварные журналы? Но ученые-то знали, что немцам далеко до этого.

Нет, взрыв не поддавался разумному объяснению. Однако эта жуткая штуковина находилась у них над головой и должна была принадлежать немцам. Она явно не американского и не английского происхождения.

У Ларсена мелькнула еще более ужасающая мысль:

«А что, если бомба японская?»

Он сильно сомневался, что японцы обладают технологией, достаточной для постройки атомной бомбы, но ведь не думал он и о том, что они разбомбят Пёрл-Харбор в считанные часы; что они сумеют захватить Филиппины, Гуам и Уэйк, вырвать у англичан Гонконг, Сингапур и Бирму, практически выгнать британский военно-морской флот из Индийского океана… Чем дальше бежал Йенс, тем длиннее становился мрачный список воспоминаний.

— Наверное, это действительно сделали чертовы япошки! — решил он и припустил еще быстрее.

* * *

Вагонное окно около сиденья Сэма Иджера было зашторено, чтобы заходящее солнце не светило Бобби Фьоре в глаза, пока тот спал. В свои юные годы Сэм обязательно воспротивился бы этому, ведь он не видел ничего, кроме родительской фермы. Поэтому, начав играть в бейсбол, Сэм стремился увидеть как можно больше. Через окна поездов и автобусов он жадно глазел на большой мир.