Маг в законе. Том 1 - Генри Лайон Олди Страница 13

Враги мои, преследующие меня несправедливо, усилились;

чего я не отнимал, то должен отдать.

Псалтирь, псалом 68

— …не советовал бы.

Охотник дернулся, как от затрещины. Резко обернулся. Ты знал, что он сейчас видит, как если бы смотрел на себя самого глупыми Тимошкиными глазками.

Щетинистая морда; голова обрита «пополамчиком», лишь недавно начала обрастать по-людски. Стоит, верзила окаянный, скалится от уха до уха… На плече топор, у ног охапка дровишек. Ладони с добрую лопату, загребай-кидай! вчерась, в дыму, и не приметилось как-то, а сейчас — само в глаза бросилось. Приложит от души — топор без надобности! Варнак ведь, мажье семя!..

Как и подкрался-то?!

— А ежели да вдруг? — охотничек еще пытался хорохориться, давить гнилой форс. — А, махоря?!

— Не надо. В бердане у тебя один патрон. Одного из нас завалишь — второй тебя закопает. Да и ружьецо-то твое… осечка на осечке. Поверишь? проверишь?

Расстояние между тобой и блудливым охотником исчезло сразу, рывком. Лишний здесь топор упал в снег. А вслед за ним и дурак-Тимошка, ухваченный разом за шиворот и за штаны, отправился головой вперед в ближайший сугроб.

Вместе со своим задрипанным берданом.

— Эх, Княгиня, нам ли жить в печали? — ты постарался не заметить синей бледности на лице женщины; и не попытка насилия была тому виной. — Пошли чаи гонять? Наспех только кошки родятся…

— И я, — задушенно донеслось из сугроба. — И мне — чаю… горяченького…

* * *

Когда котелок уже принялся вовсю фырчать, снаружи затарабанили в дверь.

Полено, предусмотрительно установленное по-новой взамен отсутствующей щеколды, вздрогнуло.

— Эй, варначье! хучь чаю-то налейте! — заблажил Тимошка душевным фальцетом. — А ишшо тулуп мой там, у вас! Зима, чай, на дворе, холодно! з-зараза!..

Ты покосился на Княгиню, но та только пожала плечами.

Без разницы, значит.

Ружье возникший в дверях Тимошка держал стволом вниз; сразу же, войдя, демонстративно извлек патрон, а само ружье поставил к печке — сушиться.

Нацедил сиротскую, четвертную кружечку; жадно припал губами.

Дернул кадыком.

Захрипел удавленником, пытаясь совладать с первым глотком.

— Ну вы и заварили! ажно пляшет, в брюхе-то!..

— Пойди снежком заешь, — беззлобно ухмыльнулась Княгиня.

— Сама заедай! и не такое пивали! — тут же спохватился охотничек.

Некоторое время прихлебывали чай молча. На скуле у Тимошки медленно, оттаивая в тепле после сугроба, наливались багрянцем следы ногтей. Это Княгиня его еще по-доброму: могла ведь и по глазам!

А лоб ободран — это, должно быть, наст ломал, когда в сугроб нырял.

— Ить могла бы и дать, дура-баба! — подумав, заявил вдруг лосятник, по-ребячьи кривя губы. — Кому ты такая сдалась, падина?! а я…

— Бог подаст, — был ответ.

Короткий, сухой; тщательно процеженный сквозь зубы.

Для вящего понятия.

Однако было видно: обидное "Кому ты такая сдалась?!" задело женщину за живое, и задело крепко. Одно дело — понимать самой, назубок вызубрить, слепиться навсегда; и совсем другое — от мужика в лицо услыхать, пусть даже от мозгляка вроде Тимошки.

— Ну и жихорь тебя заешь, — как-то вроде бы даже с облегчением согласился лосятник, добавив совсем уж невпопад:

— Баба с воза…

Вот только — невпопад ли? — подумал вдруг ты. Когда мужик от бабы известно чего хочет, а та ему от ворот поворот дает, да еще и морду облупит — какое тут облегчение?! Злость да обида. А мужское естество от той злости, от обиды той только пуще взбрыкивает. Что-то ты, друг-Тимофей, на ходу засекаешься… "баба с воза"?! Вроде как от работы постылой избавился.

От работы?

А что? Может быть, и так…

Пришлось внимательнее глянуть на тщедушного охотника.

Вон он: крякает, отдувается, сопит, булькает своим чаем и выглядит вполне довольным, несмотря на исцарапанную харю, отбитый хрен и случившийся с ним конфуз.

Красавец.

И дураку ясно: наводка была. На вас с Княгиней. Или на одну Княгиню. Кому-то захотелось на вшивость проверить. Впрямь ли Козыри, впрямь ли в законе — или так, мелочь шпановая, шестерки на подхвате.

Или не так. Не сломала ли каторга? Не сгорели ли?

Ты как бы невзначай скосил взгляд на Княгиню — и обнаружил: Рашка-умница уже давно исподтишка наблюдает за ухарем-насильником, и в карих глазах Дамы Бубен нет недавней тоски, злобы и безразличия.

Цепкий взгляд, оценивающий.

Взгляд мага в законе.

— Дык эта, — долго сидеть молча Тимошка не мог. — По всему выходит, ты меня волшбой взяла! Иначе не сладить бы!..

Княгиня фыркнула. Улыбнулась загадочно, и тебе на миг почудилось: на месте немолодой женщины сидит облизывающаяся кошка. Финт?! Быть не может! На такие шутки Княгиня и без финтов способна.

— Не велика ты птица-щегол, охотничек — волшбой тебя с бабы сдирать. Да и в завязке мы оба. Честные ссыльные; там, глядишь, крестьянами заделаемся… Батюшка из Больших Барсуков что сказывал? — отвратились от диавола, встав на путь исправления! Уразумел, дурашка? Так справилась. Естеством, — и она снова улыбнулась.

Эй, Друц-приятель, видишь?! — что-то просыпается у нее внутри, рвется к поверхности, ища выхода. Вот-вот станет прежней Княгиней — встречались вы с ней когда-то, еще на воле…

Удушье.

Кашель. Хриплый, надсадный.

Женщину сгибает пополам.

Нет, не станет.

— Ну что, Друц, пошли? На стрелку бы не опоздать, — выдавила Княгиня, отдышавшись; и первой решительно поднялась на ноги.

— Дык и я с вами! Провожу, — подхватился Тимошка.

— А как же ватага твоя, морэ? — полюбопытствовал ты.

— А-а! — беззаботный взмах рукой. — Догоню! я на ногу легок…

— Ну, смотри…

Да, кто-то дурака надоумил.

Кто? зачем?

Можно, конечно, прижать ветошника как следует, вытряхнуть — и кто, и зачем. Прямо сейчас вытряхнуть.

Можно.

Нужно ли?

* * *