Драконы Кринна - Кевин Т. Стейн Страница 13

— Снаружи, — сказал он, — поднимаются луны.

Мне мучительно захотелось увидеть их, услышать стрекотание сверчков, увидеть яркие звезды на темном-темном небе.

Тарран ел на ходу, расхаживая по широкой пещере без остановок, дотрагиваясь до стен, поглаживая каменные груды, но постоянно возвращаясь назад к колоннам. В горке камней у ручья мы закрепили факел, чтобы он отражался в воде, но даже так света было мало. Я сидел около огонька, наблюдая за Тарраном, но различая только черную тень.

— Я раньше занимался резьбой по камню, — сказал он, проводя рукой по сверкающей колонне. Глядя на гнома, можно было подумать, что он прикасается к живому существу. — С молотом и резцом в руках я мог бы сделать из этого что угодно. — Тихо, почти нежно Тарран прошептал: — Это не волшебство, но так похоже по ощущениям.

Он отвернулся, резко отойдя прочь от того, о чем теперь мог только мечтать.

— Так я познакомился с Цинарой, — сказал гном. — Не только в Торбардине есть хороший камень. Я иногда выезжал из больших городов, путешествовал. Она была маленькой девочкой, когда я впервые увидел ее за трактиром, где она сажала колючие розовые кусты. Я сделал скамейку в саду в подарок к ее свадьбе. — Он замолчал, печально улыбнувшись. — В подарок к ее первой свадьбе. Она собиралась еще раз замуж после того, как осталась вдовой. Но он умер. Но ты, наверное, знаешь об этом больше, чем я, ведь ты родом из Равена. В любом случае, мы с Цинарой — давние друзья. А откуда ты ее знаешь?

Я отклонился от света, набрал пригоршню ледяной воды и хлебнул. Перед тем как проглотить, я подержал воду во рту, согревая ее. Она была холодна, как талый снег, а если глотать слишком быстро, можно вызвать желудочные колики.

В конце концов, я сказал:

— Во второй раз она собиралась замуж за моего отца. Он погиб на охоте. Несчастный случай.

Вокруг нас вздохнуло драконово эхо, и, если Тарран и расслышал в моем ответе что-нибудь кроме голых фактов, он не подал вида.

— Мне жаль, — произнес гном, испытывая неловкость оттого, что коснулся чужого горя.

— Мне тоже.

Тарран отошел от камня и уселся рядом с факелом. Свет мерцал на рукоятях его ножей, отражался в рубиновых глазах броши-дракона на месте его правой руки. Он задумался, пребывая в неуверенности, стоит ли ему что-нибудь говорить. Но он все равно это сказал:

— Чувствуешь себя лучше? — Гном отвел глаза, потом опять посмотрел на меня. — Я имею в виду, чем раньше.

— У меня под ногами опять твердая почва, — откровенно признался я. — Я чувствую себя прекрасно.

Тарран крепко сжал тонкие губы в непреклонную черту и погрузился в размышления. С тихим журчанием ледяная вода в каменном канале струилась вокруг скал.

— Ты ведь не боишься высоты, Райл?

— Не больше, чем ты. — И это было правдой. Я принужденно рассмеялся, — Но я боялся, что мне не удастся достаточно быстро отрастить крылья.

Факел плевался угольками. Крошечные частички света перелетали через ручей и падали во вздыхающую тьму. Тарран сосредоточенно смотрел на меня, ни разу не моргнув, не отводя своих черных глаз.

— Райл, послушай…

Эхом разносилось дыхание дракона, как морские волны, бьющиеся о берег. Тарран протянул руку и дотронулся до моей груди. У него был теперь странный и мрачный вид, как у того, кому открыто будущее, — как будто он мог узнать все тайны моего сердца, просто дотронувшись до него. Я хотел отодвинуться, но остался на месте, боясь показаться испуганным.

— Говорят, что ты не знаешь страха, Райл Мечник. Но вряд ли это так — не бывает людей, которым неведом страх. Прислушайся к себе, Райл, найди то, чего ты боишься больше всего, твой самый жуткий страх. Слушай!

Он встал, запрокинув голову, его глаза были черны, как пропасть, из-за расширившихся, приспособившись к темноте, зрачков.

— Коготь кормится ночью, в лесу, куда никто не ходит. Если нам повезет, и мы будем очень осторожны, мы его не встретим. Я отомщу, и мы уберемся отсюда с карманами и мешками, набитыми таким количеством сокровищ, что будем жить как короли. Но если удача от нас отвернется, если мы только попадемся на глаза Когтю, он, поглядев на тебя, сразу увидит самый худший твой страх, тот ужас, который способен лишить тебя сил. Он использует этот страх и убьет тебя им, как будто это меч, которым можно разрубить на части.

Факел начал гаснуть, брызгая искрами в темноту. Горящие частички света описывали в воздухе дуги, затем наступила темнота. Короткий уголек не мог ей долго сопротивляться.

— Первым Коготь заметил меня, — прошептал Тарран. — Он бросился ко мне, ранил и оставил истекать кровью между собой и моими друзьями. — Слова гнома падали, как тяжелые камни, одно за другим, и я чувствовал их тяжесть на своей груди, как курган, слишком рано возведенный надо мной. — Коготь использовал меня как приманку, и они на нее попались. Сначала Ярден… затем другие… Я не мог ничего поделать, чтобы положить этому конец. Между драконом и ними… я был беспомощен.

Даже в темноте людям не следует говорить о таком кошмаре. Я сказал:

— Хватит, Тарран. Я не хочу этого слышать.

Я говорил грубо, как трусу, раскрывающему свой самый малодушный поступок. У меня не было права так говорить, и я раскаялся, потому что после моих слов воцарилось молчание. Но я не мог извиниться, хотя знал, что должен это сделать. Разговор о самых сильных страхах был подобен еще одной трещине в прохудившейся плотине.

— Райл, это нормально — испытывать страх. Особенно здесь.

Я закрыл глаза, сохраняя равнодушное молчание.

— Ну что ж. Я ничего больше не скажу, кроме того, что если ты не знаешь своего самого худшего страха, тебе стоит выяснить это за ночь. Вряд ли ты хочешь, чтобы его тебе показал Коготь.

Я не ответил гному и не произнес ни слова за остаток ночи. Наутро Тарран спросил, хорошо ли мне спалось, и я ответил, что да. Он покачал головой, глядя на меня, как на упрямого глупца. Один раз, думая, что я не смотрю, гном бросил взгляд назад в сторону туннеля, ведущего к пропасти и винтовой тропе, но не предложил вернуться назад. Он зашел слишком, далеко. И я тоже.

Мы шли целый день через вереницы больших и малых залов, узких и широких пещер, и Тарран Железное Дерево вспоминал свое первое путешествие.

— Я вошел этим путем, им же и вышел. — Он горько улыбнулся. — Но дорога назад заняла намного больше времени.

Когда он шел назад, у него еще была правая рука. Она свисала плетью, кое-где кожа была ободрана так, что обнажились мышцы, а в двух местах мясо было сорвано до кости. Гном рассказал мне об этом и добавил, что никому не следует видеть свои внутренности. Он перевязал раны и сделал все возможное, чтобы содержать их в чистоте, но рука уже загноилась к тому времени, когда гном выбрался наружу и был найден. И то, что ему суждено остаться одноруким до конца своих дней, он понял раньше, чем ему об этом сказали.