Звездная тень - Сергей Лукьяненко Страница 13

— Две тысячи? — растерялся алари. — Я должен уточнитьколичество, имеющееся на складе…

— Две единицы, — объяснила Маша. — Мне и Данилову.

— Правильно, — кивнул я. — У меня глазомер плохой. Вдруг неразберусь с дистанцией…

У дверей Маша покосилась на ярко-красные диски, спросила:

— Атомные мины?

— Да, — преданно отозвался алари. Похоже, последний Машинвыбор произвёл на него впечатление.

— Знакомые штучки, — без особого почтения сказала Маша, нобрать их не стала. — Пошли ко мне, Петя. У меня есть кофе.

— Откуда такие познания в их оружии? — спросил я в коридоре.

— Информация немного доходит, — уклонилась Маша.

Знаем мы, до кого обычно доходит информация…

В каюте, которую алари гостеприимно отвели для людей, мнепришлось побывать только один раз. Усаживаясь в кресло, я невольно вспомнилсвою искреннюю радость, испытанную при мысли, что существуют специальныеподставки для сидения.

Радостная болезнь — склероз. Сплошные приятные сюрпризы.

Кофе был швейцарский, «Нескафе», в саморазогревающихсяпластиковых чашках из полётного рациона шаттла. Я выдернул дурацкую трубочку —сосать кофе через соломинку можно лишь в невесомости или при помрачениирассудка, содрал с крышки обёртку из фольги, с удовольствием принюхался — таштука, что заменяла кофе у Геометров, всё-таки имела абсолютно другой вкус, —сделал глоток.

— Спасибо, Маш. Это то, что было нужно.

В общем-то женщинам всегда приятны комплименты по поводу ихкулинарного мастерства. Даже если они всего лишь открыли консервную банку,стоит восхищаться так, словно тебя накормили паровой осетриной или рассыпчатымузбекским пловом. Маша тоже приняла комплимент с удовольствием.

— Не понимаю, как вы летаете по месяцу, — заявила она. —Ничего толком нет съедобного.

— На космодромах есть ресторанчики. Там нормально готовят.

— И что, всё завозят с Земли?

— Нет, конечно. Обычно доставляют образцы мяса, картошки,зелени. А чужие их подращивают на своих пищевых синтезаторах. Тоже дорого, нодешевле, чем возить по-настоящему.

— Удобно, — согласилась Маша.

— Не до конца. Понимаешь, обычная еда всегда разная. Дажеесли картошка с соседних полей, всё равно она разная. А мясо тем более, двуходинаковых коров не существует.

— Убивать животных для еды — мерзость, — неожиданно сказалаМаша.

— Ты вроде не вегетарианка…

— Нет, но лишь по рассудочным соображениям. Животная пищанеобходима, поэтому приходится её употреблять.

Меня такой подход позабавил. Любишь мясо, так не надовставать в позу…

— Смешно? — строго спросила Маша.

— Да. Твои военные познания и любовь к животным…

— Знаю, знаю, Гитлер был вегетарианцем… Пётр, одно делочестный бой, другое — употребление живого в пищу.

Я дальше спорить не стал, в таких случаях это бесполезно,лишь заметил:

— Всё равно твоя любовь к оружию скорее характерна длямужчин.

— Ну и что? Я в детстве очень переживала, что не родиласьмальчиком. Меня даже к психиатру водили, но оказалось, что сексуальныхнарушений нет, лишь повышенная агрессивность и стремление властвовать.

Я поперхнулся кофе и зарёкся общаться с Машей на подобныетемы. Всегда пугался такой откровенности.

Но обстановка, честно говоря, только подобным беседам исоответствовала. Дед со счётчиком… увы, теперь о них приходится думать вместе,отсутствовали, может быть, общались с командующим, не знаю. А Данилов остался ушаттла.

— В арсенале я вначале думал, что ты всё выгребешь, — сказаля, неуклюже переводя разговор на другую тему. — В силу повышеннойагрессивности.

— Зачем? Один образец оружия, основанного на силовом поле,один лучевой излучатель, а главное — ггоршш. Наглеть вредно… Пётр, ты позволишьинтимный вопрос?

Мгновенно настроившись на подвох, я кивнул.

— Ты тяжело перенёс смерть деда?

— Что?!

Маша вздохнула, уселась напротив.

— Пётр, всё-таки это смерть. Нельзя же и в самом делесчитать, что человек — лишь набор электрических сигналов в синапсах.

— А что тогда? Душа? — В горле пересохло, и я началзапинаться.

— Не обязательно. Я неверующая. Но тело — это по меньшеймере половина человека.

Я смотрел ей в глаза — нет, она не шутила. Да и не шутяттаким.

— Маша, для нас с тобой — может быть. Мы молодые. У насгормоны бурлят.

Внезапно для самого себя я перешёл на более циничный тон:

— Для тебя, наверное, я сексуально привлекателен…

— Есть такое дело, — спокойно ответила Маша. — Хоть и менее,чем Саша Данилов.

— Деду, извини, уже изрядно лет… — проглотив обиднуюоткровенность, продолжил я. — Он питается в основном йогуртами и детскими пюре.Выкурить тайком трубку — для него событие, глотнуть водки — разгул.

— А пройти по саду, взять в руки цветок, погладить собаку?

— Когда я на Земле, то выгоняю его прогуляться!

— Всё равно, Петя.

— Маша… а ты его действительно любишь?

— Андрея Валентиновича я любила и буду любить! — отрезалаМаша. — Его самого, а не ящерицу с его памятью!

Что-то во мне взорвалось. Секунду стаканчик кофе подрагивалв моей руке, готовясь отправиться в полёт по чётко определённому адресу.

Остановило меня только то, что кофе ещё был слишком горячим.

Я встал и вышел из каюты. Надо помочь Данилову в проверкешаттла. В конце концов, я второй пилот.

Второй пилот, а не закомплексованная девчонка, для которойчеловек и его внешность слиты воедино.

Чем бы ни руководствовались алари — презрением к нашейотсталости или искренним дружелюбием, но управление челноком и впрямь никак неизменилось. Пилотажный компьютер продолжал пребывать в полной уверенности, чтона корабле стоят обычные жидкостные двигатели. Практически неисчерпаемый запастоплива и огромная тяга машину не смущали.

С Машей я больше не разговаривал. Она поглядывала на меня,видимо, сожалея о своей откровенности, но я предпочитал игнорировать еёвзгляды. Деду, разумеется, тоже не стал ничего говорить.