Мертвецы не танцуют - Макс Острогин Страница 13

– …С холодной головой, с руками, твердыми, как сталь, с верным, как у сокола, глазом, Освободитель с Севера…

Интересно, почему все эти предсказания вот так вот составляются? Почему нельзя просто – придет герой и всех перебьет.

– …явится и вызовет на бой чудовище, оскверняющее пятой своей землю нашу…

Курок зевнул.

– Пятой вашей, землю нашу… Что-то Ефросинья не то пророчествует, криво. Хотя ты вроде с Севера. Да?

Я промолчал.

– Ясно, с Севера. Наверное, это ты…

Курок сплюнул жвачку.

– …сразит, как царь Давид сразил из пращи мерзкого Голиафа… Вот так так! Из пращи мерзкого Голиафа. Голиаф – это, я думаю, голем. А праща – это некое оружие, его камнем отравленным заряжают… Царь Давид. Ты точно из Рыбинска?

– Ага.

– Из Рыбинска. Рыбинск – это какая-то… Ты не обижаешься?

Я не обижаюсь. Чего мне обижаться, у меня терпение, как у носорога, а если кому-то очень шею свернуть хочется, то я до десяти сначала считаю, потом тропарь Терпения, а потом уже прощаю, пусть с ним.

– Старая история, ее тоже мама рассказывала, пока булавкой не подавилась. Давид замочил Голиафа. Голиаф – это не голем, это просто великан, здоровенный, с одним

глазом и хвостом, с грыжами по всему туловищу, и рожа еще кривая. Давид его подстрелил, отрезал башку и… и вообще, навел порядок

– И что?

– Ты что, не понимаешь? – Курок постучал по лбу. – Тебя зовут Дэв…

– Это в честь демона огня.

– Это в честь древнего героя! Только сокращенно! Ты – Герой с Севера, я – твой верный оруженосец!

– Что-то ты не носишь оружия.

– Это так называется просто. Ты герой, я с тобой! Не, хоть в люк прыгай, а?!

Я молчал. Думал. Про этого Давида. У нас в Рыбинске… тьфу ты… У нас всем мальчикам какие-то необычные имена давали, Гомер говорил, что это специально, чтобы не забывалось. Читали какую-нибудь книжку и из нее имена и давали. Ной, например, очень удачно – он ныл всегда… А сейчас кликухи какие-то поганые. Шнырь, Ткач, Окурок… Хотя Серафима тоже имя красивое, приятно произносить, жаль, что дура.

Алиса. Алиса еще красивее.

– К тому же ты из Рыбинска, – Курок выплюнул жеваный табак. – Это многое объясняет.

– Что объясняет?

– Ты рыбак?

– Ну да…

А что, я действительно рыбак.

– Рыбак из Рыбинска… Как все те…

Курок замолчал. Закинул в пасть табак, стал жевать сосредоточеннее. Темнело, чавкал Курок, мне хотелось спать, даже Папа в своей клетке позевывал.

– В этом пророчестве – в конце там что?

Курок уставился на меня.

– В пророчестве, говорю, что?!

– Ах да. В конце вот так… «И Сатана будет попран. И он вместе со своим нечестивым воинством низринется в бездну, откуда, собственно, и вышел. И станет тишь и покой». Вот как Старица Ефросинья завещала.

Курок захлопнул книгу, швырнул в другой конец комнаты.

– Сатана падет, зацветут цветочки. – Курок поковырялся в зубах. – Все понятно с вами. Хорошее пророчество. Герой с Севера, карающая длань, до седьмого колена… Складно, прямо, как маму встретил. Потом как-нибудь перепишу… Ладно, спать давай.

– Давай…

Я закрыл глаза. Странный этот Курок. Что-то неправильно в нем, только что, непонятно. Умный слишком для своих лет. Много знает, больше, чем я. Не мог Япет ко мне болвана прицепить, маму помнит, мама ему книжки читала…

Сон отвоевывал пространство, мысли ворочались все тяжелей и тяжелей, тени вытянулись и исчезли, став ночью. Я уснул. Закопался в бумагу, успел подумать, что все это как-то глупо, что…

Мне снился вполне приятный сон про жареную картошку. Большая сковородка жареной картошки и я. Сначала ел вилкой, потом бросил и ел уже руками, и все время попадались какие-то кирпичи, скрежетали на зубах, а потом сразу пошло про душителя. Темная фигура, обряженная в длинный кожаный плащ, я пытался разобраться с ним по-разному: и секирой, и из мушкета, и даже пробовал жечь огнеметом, но душитель был неуязвим. Душил. Душить умудрялся на расстоянии, просто смотрел из-под черного капюшона – а я удушье ощущал, все просто. Чем пристальнее смотрел, тем сильней я задыхался.

В конце концов я стал задыхаться, перед глазами поплыли красные овалы, умирать во сне не хотелось, я проснулся от боли. Но не в горле, а почему-то в ноге.

Темно. Что-то дико зашипело рядом, и я тут же почувствовал, как в мясо впоролись когти. Папа. Папа шипел и царапался. Он как-то умудрился доползти ко мне от подоконника. Я открыл глаза…

Комната. Ничего не видно. Звук Громкий и противный, похожий на крысиный писк, только не настоящий, а железный, точно наступили на хвост жестяной крысе, и она проявляла теперь неудовольствие.

– Курок! – позвал я.

И тут же почувствовал жар. Внутри, в желудке. Как-то раз я съел маленький красный перец, по незнанию, в Рыбинске подобные не водились. И два дня в желудке у меня бушевал хорек, ни есть, ни пить, ни спать я не мог. Это было похоже, только никакого перца я не ел.

Боль усилилась и поползла вверх. И Папа уже заорал, дико и страшно, как могут орать одни только кошки.

– Курок!!!

– А-х-х! – очнулся Курок.

Глаза, по ним ударило, мощно, сильно, будто скунсом, резь… Захотелось пить, полез за бутылкой…

– Нет! – крикнул Курок. – Нельзя!

Он разметал газеты, вскочил, залез под куртку, выхватил продолговатую коробочку.

Навигатор. Тот самый, нерабочий, который нашли у чужого. Только теперь он вполне себе, кажется, работал, мигал красной лампочкой. И пищал. Еще чаще и надрывнее.

– Уходим! – заорал Курок.

Он подхватил автомат и кинулся прочь из квартиры, загрохотал по лестнице. Папа выл. Я прицепил его к рюкзаку, рванул за Курком.

Бежать оказалось неожиданно тяжело. Казалось, что внутренности повисли внутри тела на тонких болезненных ниточках, и при каждом шаге они ушибались друг о друга, стремились оторваться, скручивались и растягивались, по лестнице я скатился с трудом.

Выбрался на козырек подъезда. Курок бежал по улице. Охая, сквернословя и как-то умудряясь извиваться прямо на ходу.

Спрыгнул на асфальт. Внутри лопнул пылающий болевой пузырь, я не удержался и заорал.

– Догоняй! – крикнул Курок.

Я стал догонять. И сразу понял, почему извивался Курок. Каждый шаг отдавался болью. Печень, сердце, желудок, мозг отслоился и теперь стукался изнутри о череп. Пот. Он проступил через поры, я взмок, точно пробежал несколько километров по жаре.

Курок оторвался уже изрядно, метров на двести, пришлось подналечь. Стиснуть зубы, втянуть живот, напрячь все мускулы, чтобы уменьшить этот кишкотряс, дышать вполовину.