Последнее звено - Виталий Каплан Страница 13

– Рекут, хлап той есть, – буркнула она, указывая на меня боярину, – так пошто подносити му? Ноги мает, до поварни дошед бы.

Спасибо, тетя, ты мне тоже не понравилась с первого взгляда. Буфетчицей бы тебе в какой-нибудь совковой забегаловке. Но, однако, что за нравы? Рабыня делает замечания господину. А как же боярская честь? На месте Волкова я бы ее на конюшню отправил. Ну, или хотя бы намекнул на такое развитие событий.

– Остави, Светлано, – спокойно ответил ей Александр Филиппович. – Линия ти да не крива буде. Хвор бо, мове той худо разумеет, порядку не ведаючи. Жалобу имай до отрока.

– Жалобу ту вчера уже имамши, – тут же отбрила его баба, – Олене той. Темже блюду линию, да будет проста.

Что это они все «линия» да «линия»? И слово, по-моему, даже не русское. Точно! Есть же английское «line». А в английском, кстати, оно откуда?

Вредная Светлана вильнула задом и удалилась, и сейчас же в комнату вбежал рыжий пацаненок лет одиннадцати-двенадцати в перемазанных землей холщовых штанах и длинной, почти до колен, светло-серой рубахе.

– Кликамши, господине? – не особо старательно поклонился он боярину. – А пошто кликамши?

– Алексие, – строгим тоном сказал Александр Филиппович, – той есть Андрей, хлап, купих того на торгу сего дни. Держим бо хворобою преждепамятной, темже убо нашу мову словенску худо разумеет и порядок тот такожде. При тебе той будет, заедно роботу ту садову сполняючи. Ты му пособиши мову ту воспомянути, язык бо у тебе метле подобен. По вечере возмеши того, а ныне ступай борзо, робота та заждамши тя, мыслю.

Нет, как-то недооценивает боярин Волков моих способностей. Я практически все понял. Меня тут считают чем-то типа помешанного с отшибленной памятью и собираются лечить. А для лучшего усвоения языка мне навязали общество юного лоботряса с языком как помело. Ровесника моей сестренке… О чем вообще с такими мелкими говорить? Уж лучше бы меня поручили заботам юной девы красы неописуемой, с косой пяти сантиметров толщиной и в кокошнике… Отставить кокошник, он, кажется, был только у замужних.

Ну дела! Там, наверху, явно кто-то есть – и Он меня услышал. Вновь отворилась дверь, и в людскую вошла – нет, вплыла! – девушка моей мечты. Все как заказано – стройная фигура, розовые щеки, толстая коса… А уж пять ли там сантиметров, можно будет потом измерить, в более подходящей обстановке.

Одета, конечно, совсем не по-летнему. Голубовато-серая юбка до пят, выше пояса – лиловая накидка с золотистой вышивкой, в волосах – серебряный обруч.

– Простой линии, тятенько, – изрекла она с порога и задумчиво оглядела меня. – Рекут людие, нова хлапа купимши? А потребен ли?

Так. Тятенька… Это гораздо хуже. И что-то не замечаю радости по поводу моего появления.

– И такожде линии простой, – весело ответил ей тятенька. – Глянути пришедши, Аглаю? Андрей имя той мает. Да держим той хворобой, целению убо нужен.

– Чудотвориши, тятенько, – поджала она некрашеные, но очень выразительные губки. – Чи пинезем счету не маеши?

А фиг ли тебе, девочка, считать папины доходы? Я смотрю, тут вообще какие-то нефеодальные нравы. Не вижу трепета перед боярином. Может, у них тут вообще матриархат?

– Иди, иди, Аглаю, – негромко велел боярин, и дочь как-то вдруг съежилась, – да глянь, чи лекарь тот пришедши?

Девица развернулась и вышла, колыхнув своей просторной юбкой.

– Ты снедай, Андрее, – напомнил мне боярин.

Да, о больных тут неплохо заботятся. Вот что будет, когда меня сочтут здоровым? Небось загрузят работой от забора до обеда, учитывая изначальные затраты.

– Снедаючи, зде сиди, – поднимаясь, велел Александр Филиппович. Мне вдруг вспомнилось, что именно так звали Александра Македонского. Тоже папа Филипп, и фильм об этом деятеле я смотрел.

Интересно, тут был свой Александр Македонский?

…А ничего, кормят прилично. Те же разваренные овощи, что и утром, но здесь они были щедро сдобрены мясом. Хлеб тоже оказался значительно вкуснее магазинного. Я даже молока выпил, хотя и не люблю с детства. Не так страшно оказалось, кстати. Явно не порошковое.

Я доел, расположился на лавке поудобнее. Странно, однако. Если это людская, то где же люди? Впрочем, еще не вечер, работают наверняка. То же, кстати, и меня ждет, едва лишусь статуса «держимого хворобой». Гнуть спину с рассвета до заката. Самое страшное, что с рассвета. Терпеть ненавижу рано вставать.

Похоже, я снова задремал – воздух как-то заструился, поплыли в нем радужные пятна, точно бензиновые разводы на лужах, и по лужам этим бежали неуклюже Жора Панченко и Аркадий Львович, скованные одной цепью в районе щиколоток. Над ними извергался ливень, асфальт пузырился, из канализационного люка фонтанчиком била грязно-бурая вода, изображая из себя горную речку…

– Вот, погляди того, лекарю. Сморимши того, видать.

– При хворобе той преждепамятной не дивно, – второй голос был низок и гулок. Ну прямо оперный бас.

Я рывком поднялся на лавке. В комнате стояли двое: боярин Волков и длинный тощий мужчина, почти полностью облысевший. С ног до головы закутан он был в черный балахон широкого покроя, грудь его украшала серебряная цепь, на которой висела какая-то блямба весом, очевидно, в килограмм. Пучок скрещенных молний, штук шесть, схваченных в центре многолучистым кругом, видимо изображавшим солнце.

– Кое ти имя, юнате? – хмуро спросил представитель местной медицины. Чем-то он был раздражен и потому очень смахивал на участковую нашу врачиху Тамару Сергеевну, которая очень не любила ходить по вызовам, и потому при температуре ниже тридцати восьми ее лучше было не приглашать. С ходу выдвигала версию о симуляции и отказывалась писать справку для института.

– Знаете, я вообще-то не юннат, – поднимаясь с лавки, сообщил я неприветливому лекарю. – Никогда не любил возиться с хомяками и морскими свинками. Я в детстве лыжами занимался и еще ходил в кружок программирования на вижуал бейсике.

Лично мне от этого черного доктора ничего не надо, так что я выгибаться под него буду?

– Глаголь, глаголь, – лекарь почему-то нисколько не обиделся, – не обинуючись, навычной ти мовой глаголь.

Ну, поговорить можно. Я прочитал ему вслух несколько текстов «Наутилуса» и «Зимовья зверей», таблицу первообразных для простейших функций и совсем уж было вознамерился поведать классификацию аппаратов искусственного брожения.

– Довлеет, – прервал меня лекарь. И, повернувшись к боярину, добавил: – То истинно преждепамятная хвороба. Но добре, что мова та есть словенской сходна, темже хвороба удобецелительней.

Он положил на стол свою котомку – этакий врачебный чемоданчик, только не с ручкой, а на лямке. Хмурясь, что-то оттуда вынул – несколько склянок размером не более спичечного коробка. Взял глиняную кружку, из которой я пил молоко, понюхал и, видимо, одобрил.