Поводырь - Андрей Дай Страница 13

От высоты неба захватывало дух. Неуловимо голубое, без единого облачка, и алмазом сверкающее солнце-эгоист. Светит, но не греет. И хотя мороз пощипывал нос, в теплую духоту натопленного жаровнями дормеза лезть не хотелось. А верхом – не умею. Опасаюсь вывалиться из скользкого, натертого маслом седла, прямо под копыта казацких лошадок. Вот бы они удивились. Казаки, конечно, не кони. Животным эта забава даже понравилась бы. Не часто на их веку такое зрелище выпадает – кувыркающееся в сугроб превосходительство. Им я бы сразу признался – неуч. Непарнокопытных только в кино да из окна джипа и разглядывал. В далеком детстве, у бабушки в деревне, на телеге с сеном катался. Но там, сами понимаете, из всей лошади только хвост в наличии да… филейная часть туловища.

А поди ж ты объясни детям этого века, что человек может и не удержаться в седле. Понять – не поймут. Даже если и поверят, жалеть будут. Губернатор-то инвалидом увечным оказался…

Впрочем, я не переживал особо. Подумал, рано или поздно один черт придется осваивать это средство передвижения. Но все же лучше это делать летом и с использованием какой-нибудь смирнейшей, может, даже напоенной чем-нибудь малахольной кобылы. Но уж никак не громоздиться на полудикого степного, лохматого, по-волчьи скалящего зубы конька с бешеными глазами. Я близко к нему подходить опасался, не то чтобы посметь на нем поехать…

Хорошо, что этого зверя к задку кареты привязали. Не завидую варнаку, что чемоданы попробует срезать. Эта скотина – конь, не грабитель – до костей злыдня за пару минут обглодает…

За «руль» экипажа сел хозяин коня – один из казаков. Евграфа завернули в ту самую доху и тоже усадили на облучок. Хитрованская морда уже чувствовал себя вполне здоровым, но, видно, ему приятна была забота. Вообще сотник настоятельно порекомендовал раненому изыскать возможность составить нашему отряду компанию до Каинска, где господина Кухтерина с нетерпением ожидает пристав по уголовным делам. Оказывается, полицейский чиновник прямо-таки жаждет запечатлеть в веках показания свидетеля бессмертной саги о победе героического губернатора в битве с ордой несметной. Мне о необходимости как-то оформить происшествие даже не заикнулся: не по чину. А мужик не стал спорить с носорогом в казачьем мундире. Так, посокрушался минутку, да и пошел собираться. Его легко можно понять. Термаково – его родная деревенька – от окружной столицы точно к северу, и другой дороги туда нет. Выходило, мы его бесплатно почти до дома подвозим…

Дорофейке Степаныч зачем-то рассказал о моем плане отправить его учиться. Парень пришел весь в слезах. С чего я решил, что двадцатилетние лбы плакать уже не умеют? Рыдал, да так заразительно, зараза. Все на коленки бухнуться норовил. В конце концов ему удалось меня здорово разозлить. То-то он глаза выпучил, когда я его легонько по печени тюкнул. Как там говорится… Если к сердцу путь закрытый, можно в печень постучаться… К его сердцу автобан, блин, ведет. Мне агроном-энтузиаст нужен, а не девка плаксивая. Приказал ему явиться в конце весны предо мной, как лист перед травой. Он ускакал вприпрыжку делиться радостью с Матреной. Зря он. Повариха вряд ли обрадуется. Какого еще нового смотрителя черти принесут, а этот – вот он, вполне себе безобидный…

А вот с Гинтаром почтарь поругался. Орали друг на друга так, что аж лошади во дворе от страха приседали. Не учел Дорофейка немецко-прибалтийской скрупулезности. Старик парнишке полный смотр всего полка с предъявлением подворотничков устроил по каждому пункту счета к оплате. Думал, сейчас смотритель скуксится и расплачется. Ни фига. Рычал на седого совершенно по-взрослому. Тот даже револьвер у меня просил – пристрелить наглого начинающего вымогателя. Повеселили казачков, да и мне настроение подняли. Я со сна всегда… смурной. Говорил уже?

Наконец двинулись. Десяток казаков с пиками впереди, десяток сзади. В середине чемодан на лыжах – со мной внутри. Эх, видели бы меня друзья! Прямо царский кортеж! Гера хихикает из чулана. Намекает, гад, что эдак по-царски мы до Томска два месяца пиликать будем вместо двух недель. Ни на одной станции не найдется двадцати трех сменных лошадей. Да и не захотят казачки родную скотинку на казенную менять. Как выяснилось, у Сибирскаго казачьяго войска только оружие от государства да фураж. Остальное, включая транспорт, форменную одежду и пищу, – их забота. В походе еще ладно. Из бюджета на каждого разъездного кавалериста по три рубля дополнительно к жалованью выделяется. А как начальство в казармы засаживает – все, трындец. Конец всему и голодуха. А ведь еще нужно что-то семьям отправлять. Кормилец на службе, а детки малые – семеро по лавкам, и все, что характерно, жрать хочут. Думаете, гастарбайтеры – изобретение двадцатого века? А казаки – они кто? Служба вахтовым методом…

Лучших-то в лейб-гвардии Казачий полк забирают. Не заметил особой туда тяги у служивых – кому охота на четверть века от родных станиц уезжать? Да и не было у них шанса. Один из самых обсуждаемых слухов в отряде – возможность роспуска их Двенадцатого полка. Год назад в Омске казачий круг был. Это вроде съезда партии. Вернувшийся оттуда полковой старшина майор Викентий Станиславович Суходольский эту весть и привез. Мол, Одиннадцатому Тобольскому да Двенадцатому Томскому городовым полкам наказной атаман места в новом обустройстве войска найти не может. В Петербург о том пока писано не было, но волноваться казачки уже начали.

Рассказал им о готовящемся походе на юг. Старший брат, Мориц, поделился планами – чай, не великая тайна. Говорил, что и казаки пойдут туркмена воевать, а значит, и потери будут. Пока Бухару с Кокандом к ногтю не прижмут, никто их полков трогать не посмеет. Мало ли что. А вот потом… О «потом» тоже есть идеи, но о том буду с полковым старшиной разговоры разговаривать. Приободрил, как мог, охрану моего ненаглядного тела.

Кстати, действительно – ненаглядного. В Усть-Тарке не нашлось ни единого зеркала. Совсем маленькое, с пол-ладони, было в бездонном саквояже Гинтара, но, кроме одного глаза или подбородка, в него ничего видно не было. Утруждать себя бритьем тоже не было необходимости – старик недрогнувшей рукой острейшей бритвой за пару минут ликвидировал лишнюю растительность на моем лице.

Небогатой на зеркала оказалась и станция в Камышеве. В Вознесенском даже церковь была побольше, но отразиться, дабы наконец оценить весь масштаб доставшегося мне тела, не в чем было и там. В Голопупове, откуда-то со стороны казахских степей, занырнула телеграфная линия. И пошла, гордым олицетворением прогресса, от столба к столбу, километрами провода, прямо по главной улице большого села. У почтовой станции появилась пристройка для телеграфистов, но и у них не было зеркала. Связь, понимаешь, была. Хоть с Петербургом, хоть с Омском, хоть в Париж телеграммы шли.

После богатого Голопупова столбы так и сопровождали тракт. Эти молчаливые воины, через каждые метров сорок – пятьдесят, словно охраняли наезженную сотнями полозьев дорогу. Внушали уверенность. Зря, что ли, мы все чаще стали то обгонять, то встречать небольшие караваны торговцев?

Заночевали в Турумове. Безсонов пришел на ужин, но был каким-то немногословным, загадочным. Сжевал свою порцию и ушел в черную, к своим. Да и черт с ним. У меня было чем заняться. Изучал добытые у варнаков бумаги – обычные подорожные, выписанные как бы курьерам по почтовому ведомству. Под чутким руководством прибалта разобрал и даже успешно собрал свой чудо-револьвер. Разобрался-таки, куда деваются непокорные капсюли с запальных трубок. Не поверите – сваливаются! Патрон с запальной дыркой вставлялся в барабан не сзади, как у нормального революционного нагана, а спереди. А вот со стороны стрелка из барабана торчали узкие столбики-трубочки, на которые и надевались запальные цилиндрики. При такой вот системе ниппель единственный способ не потерять возможности стрелять – держать пистоль стволом вниз.