Подмастерье Элвин - Орсон Скотт Кард Страница 13

Ожидания полностью оправдались — стоило ее рукам разжаться, как он мигом скрылся в своей комнате. Она бы посмеялась над ним, но, заглянув в его сердце, Пегги поняла, что на самом деле вовсе не поцелуй заставил священника поспешно ретироваться. Его испугала шкатулка, которую она сжимала в руке и которая во время поцелуя коснулась его шеи. Шкатулка, в которой лежала сорочка Элвина.

Как только ее крышка дотронулась до его шеи, он сразу почувствовал, что находится внутри коробочки. Не то чтобы он обладал каким-то там даром, нет, здесь крылось нечто совсем иное: каким-то образом он ощутил, что рядом с ним находится частичка Элвина. Пегги увидела, как в уме у него возникло лицо Элвина, и священник воспылал такой ненавистью, которой Пегги никогда не наблюдала ни в одном человеке. Вот тут-то она и поняла, что человек этот не просто священник. Это преподобный Филадельфия Троуэр, который некогда служил проповедником в Церкви Вигора. Преподобный Троуэр, который однажды пытался убить Элвина и убил бы, если б ему не помешали.

Элвин-младший куда больше пугал Троуэра, чем женский поцелуй. Теперь беда заключалась в том, что перепуганный насмерть священник начал подумывать, а не уехать ли прямо сейчас, не сбежать ли поскорей из этой гостиницы. Но, решив уехать, он спустится вниз и увидит то, что ему никак нельзя видеть. Это случалось очень часто — Пегги пыталась помешать произойти чему-то плохому, но выходило еще хуже, и она потом не раз жалела о своем вмешательстве. Как же она не узнала Троуэра? Ведь она столько раз видела его глазами Элвина… Правда, за последний год священник очень изменился — похудел, осунулся, постарел. Кроме того, она никак не ожидала увидеть его здесь. Но что сделано, то сделано, и ничего не изменишь. Стало быть, надо каким-то образом удержать его в комнате.

Открыв дверь, она шагнула за порог и, пристально поглядев священнику в глаза, сказала:

— Он здесь родился.

— Кто? — спросил священник.

Лицо его побелело, словно он узрел самого дьявола. Он сразу понял, кого она имеет в виду.

— И он возвращается. Сейчас он идет сюда. Тебе ничего не угрожает, но этой ночью ты должен оставаться в своей комнате, а с первым лучом солнца уезжай отсюда.

— Я не… я не знаю, о ком вы говорите.

Неужели он думает, что сможет обмануть светлячка? Хотя, возможно, он не знает, кто она такая… Нет, знает, знает, просто он не верит ни в светлячков, ни в обереги, ни в скрытые дары, ни во что подобное. Он человек науки и высшей религии. Дурак набитый. Придется ему доказать, что его страхи оправданы. Она хорошо знала Троуэра и все его тайны видела насквозь.

— Некогда ножом для рубки мяса ты пытался убить Элвина-младшего, — произнесла она.

Этого ему вполне хватило. Он грохнулся на колени.

— Я не боюсь смерти, — простонал он. И принялся бормотать молитву Господу.

— Молись хоть всю ночь, — продолжала она, — но из комнаты не высовывайся.

Затем она вышла и притворила за собой дверь. Уже спускаясь по лестнице, она услышала звук торопливо задвигаемого засова. У Пегги даже не было времени, чтобы посмотреть, не причинила ли она ему незаслуженных страданий — ведь в сердце своем он не был убийцей. Пегги сейчас больше заботила девочка-беглянка, которой нужно было помочь. Сможет ли сорочка передать ей силы Элвина? Слишком много времени отнял у нее этот священник. Слишком много драгоценных вздохов умирающей девочки.

Похоже, она еще дышит? Да, дышит… Или нет? Малыш мирно сопел рядом с ней, но грудь девочки не двигалась, грудка младенца и то выше поднималась, тогда как губы матери застыли. Однако огонь ее сердца еще пылал! Пегги это сразу увидела, он ведь так ярко горел, очень сильное сердце было у этой девочки. Поэтому Пегги торопливо откинула крышку шкатулки, вытащила кусочек сорочки и торопливо растерла сухой уголок между пальцами, шепча:

— Живи, набирайся сил.

Она пыталась сделать то же, что и Элвин. Исцеляя человека, он находил маленькие разрывы, ранки в теле и заживлял их. Сколько раз она наблюдала за тем, как он это делает! Но у нее ничего не получалось. Это было чуждо ей, у нее не было видения, которым обладал Элвин, однако она все-таки почувствовала, как из тела девочки утекает жизнь, как останавливается сердце, как в последнем вздохе опускаются легкие, как свет уходит из широко открытых глаз. В конце концов сердце ее яростно вспыхнуло, словно падающая звезда, огонек его внезапно разгорелся и тут же погас…

«Опоздала. Если б я не остановилась в коридоре, если б мне не пришлось разбираться с этим священником…»

Но нет, она не могла винить себя, она все равно не сумела бы спасти девочке жизнь. Слишком поздно… Тело девочки умирало. Будь здесь сам Элвин, даже он ничего не смог бы поделать. Это был всего лишь лучик робкой надежды. Надежда была столь ничтожна, что Пегги не смогла найти ни единой тропки, на которой ее желаниям суждено было сбыться. Поэтому она не стала предаваться безудержному горю, уподобляясь остальным людям, не стала бесконечно винить себя и терзать, ведь она сделала все, что возможно, надеясь на то, что никогда не могло произойти.

Когда девочка умерла, Пегги пришлось забрать у нее ребенка. Нельзя, чтобы малыш почувствовал, как рука его мамы становится все холоднее и холоднее. Пегги взяла его к себе на руки. Он заворочался, но продолжал спать безмятежным детским сном. «Твоя мама умерла, малыш-полукровка, но у тебя будут моя мама и мой папа. Их любви хватит с избытком; тебе не придется выжимать ее по капельке, как это происходит с некоторыми детьми. Тебе, малыш, эта любовь поможет. Твоя мама отдала жизнь, чтобы принести тебя сюда, — ты всегда будешь помнить об этом и вырастешь настоящим человеком».

«Вырастешь настоящим человеком, — услышала она собственный шепот. — Будешь очень необычным человеком, как и я».

Она приняла решение, даже не успев понять, что именно решила. Она чувствовала, как ее будущее внезапно изменилось, хотя еще не видела, что в нем поменялось.

Девочка-рабыня предчувствовала, что ее ждет, — вовсе не обязательно быть светлячком, чтобы догадаться, что тебя ожидает в будущем. Ее ждала ужасная жизнь, она должна была лишиться ребенка, ей предстояло быть рабыней до конца своих дней. Однако она увидела тусклый лучик надежды, поняла, что еще может спасти малыша, и после этого не колебалась ни секунды, ибо даже призрачная надежда стоит того, чтобы ради нее пожертвовать жизнью.

"А теперь взгляните на меня, — подумала Пегги. — Я вижу все тропки жизни Элвина и понимаю, что впереди меня ждет только отчаяние, — конечно, мои муки ни в какое сравнение не идут с тем, что ожидало девочку-рабыню, но от этого не легче. Однако передо мной все время мелькает ярким всполохом мое будущее счастье, я все же могу завоевать Элвина и добиться его любви, хоть путь этот весьма необычен. Неужели, увидев такое будущее, я уткнусь лицом в ладони и буду смотреть, как надежда умирает? Неужели я сдамся только потому, что не знаю, как добраться до своего счастья?

Это забитое дитя смогло сотворить свою надежду из воска, пепла, перьев, своего молока и слюны, значит, я тоже могу управлять своей жизнью. Где-то ведь скрывается та ниточка, которая приведет меня к счастью. Но даже если я и не найду эту ниточку, то хоть попытаюсь — это все же лучше, чем отчаяние, которое будет караулить меня за каждым углом, ежели я останусь. Даже если мне не придется стать частичкой Элвина, когда он повзрослеет, что ж, это не столь суровая цена, которую пришлось заплатить чернокожей девочке за свободу своего ребенка.