Там, где лес не растет - Мария Семенова Страница 13

Как ни приятно было лежать на животе, отдыхая от сидячегоположения – собираясь спать, Коренга всё-таки забрался снова в тележку. Мало личто может случиться! На колёсах, заменивших ему ноги, он чувствовал себягораздо уверенней, чем так вот – беспомощным пбползой [24]. Да итеплей было там, в кожаной скорлупе, в меховом мягком гнёздышке…

Правду молвить, он был уверен, что не уснёт. Думал – так ибудет ворочаться, поминая ссору с Шанявой и изводя себя бесплодным гаданием,чем эта ссора могла для него кончиться при меньшей удаче; либо станетраскидывать умом о завтрашнем дне и обо всём том неизведанном, что предстояловскорости испытать… Однако вышло иначе. Знать, Светлые Боги, хранившие егонарод, с улыбкой взирали на приключения Коренги. Едва он свернулся в тележке,как любил, калачиком, на левом боку, – и крепкий сон сморил его чуть непрежде, чем он ус пел натянуть на уши полсть.

И даже сон ему послан был не какой-нибудь, а один излюбимых. Чаще всего Коренге снилось, что у него снова работали ноги и он, каккогда-то в детстве, способен был бегать, прыгать, ходить. Но эти сны являлисьскорее казнящим напоминанием, потому что обязательно наставал миг – стрясласьбеда, нужно добежать, предупредить, выручить!.. – и вот тут-то ногинеизменно подводили его, он падал на бегу и не мог встать, с ужасом понимая:всё кончено, всё пропало… и, вздрагивая, просыпался.

Но не сегодня. Видно, Светлые Боги жалели всех своих чад, втом числе и негодных, вроде Кокориного потомства. В этом сне Коренга летел.Безо всякого усилия рук и тем более ног, одним напряжением воли, силой желания.Летел над роскошными лугами и нетающим снегом какой-то горной страны, которую вжизни своей никогда не видел и видеть не мог… Вообще-то он догадывался, откудамогли забрести в его память эти разверзающиеся долины, плывущие внизу облака иледяные пики вдали, – но догадывался позже, наяву, вспоминая приснившееся,а во сне он ничему не удивлялся, ни о чём не тревожился…

Просто летел и летел, даже не задумываясь, зачем и куда…

Его разбудило негромкое ворчание Торона, на которое онпривык просыпаться, как на тревожный сполух [25]: мгновенно иполностью. К ворчанию еле слышно примешивался скулящий, жалобный человеческийголос.

– Яви милость, добрый господин мой… Вели своемублагородному зверю убрать зубы с моей руки…

Ночи в канун дня Рождения Мира стоят не больно прозрачные,но фонарь, горевший на корме, бросал на тележку сколько-то света, и Коренгасумел рассмотреть говорившего. Вернее, его руку, ловко протянувшуюся к тележкеиз-под чуть приподнятой лодки. Эта рука почти достигла внутреннего рундучка,где Коренга хранил материны сухарики, когда её перехватил пёс. Впрочем, владони не было оружия, угрозы спящему хозяину она не несла, покушаясь лишь наимущество. Поэтому челюсти, способные раздробить человеческие кости в кровавыйкисель, сжались ровно настолько, чтобы схваченный воришка не мог ни вырваться,ни доделать задуманное.

Так вот, значит, что унюхал там давеча бдительный пёс!.. Нехлеб и подавно не колбасу. Коренга заглянул под опрокинутый борт и увиделшироко распахнутые, перепуганные глаза.

– Не выдавай меня им, добрый господин мой… Накажи какугодно, только не выдавай…

Коренга, выдернутый несчастным крадуном из блаженного ияркого сна, вообще-то испытывал искушение именно так с ним и поступить. Улесного народа воровство было делом почти неслыханным. Его считали приметойчужих людей, уроженцев беззаконных земель. А уж домашний подорожник у человекастащить… Да притом у калеки! Это же до какой крайности должен был дойтичеловек?..

«Знаю стыд, пока сам сыт», – говорили дома у Коренги.

Торон между тем продолжал тихо, но вполне устрашающеворчать, поглядывая на хозяина. Дескать, что делать-то будем с этимнесчастьем?..

Человек под лодкой поглядел молодому венну в глаза, что-топрочёл в них… зажмурился и заплакал.

– Отрыщь [26], – шёпотом приказалпсу Коренга.

Челюсти разжались, рука мгновенно исчезла под лодкой, и табез малейшего шума опустилась на место. Коренга хмыкнул, покачал головой иснова свернулся калачиком – досыпать. На сей раз он вправду долго крутился,прежде чем задремать. И ничего хорошего больше в эту ночь ему не приснилось.

Остаток ночи Коренга так и дремал вполглаза. Стоило заснутьчуть покрепче, как подступал тревожащий морок, в котором он без конца куда-тоопаздывал, что-то безнадёжно упускал. Наверное, так отзывался подспудный страхперед плаванием, помноженный – после разговора с Буркуном – на опаску, чтохитрый аррант, получив денежки, вполне мог отчалить и без него. Наконец,попросту устав то и дело в ужасе просыпаться, Коренга сел в тележке, протираяглаза.

Стояла несусветная рань. Стылый ветер, скорее оттепельный,чем по-настоящему весенний, гудел в снастях, трогал шерсть свернувшегосякалачиком Торона. Ветер казался чёрным, и о том, какова была вода, поделившаясяс воздухом этакой стынью, не хотелось даже и думать. Зато внятно думалось оСироте и о том, как в подобную ночь он мчится над миром, рассекая чёрно-седымикрыльями ночной мрак, и кричит, кричит от горя и неизбывной тоски…

На торговой площади и причалах не было видно ни человека. Даи на кораблях, сколько мог видеть Коренга, не происходило никакого движения.Ещё бы!.. Кто разумный высунется на холод, если может продолжать спать вблаженном тепле?.. Только рыбачьи лодьи одна за другой выходили из гавани,чтобы поспеть вернуться к появлению народа в рыбных рядах. Небось они и Буркунупривезут должное количество толстых, красивых рыбин, из которых шустрая Медва сприспешниками [27], уж верно, опять наготовят всяческойвкусноты…

Отец и дочь уже казались Коренге не вполне чужими людьми, ондаже посетовал про себя, что не спросил Медву, умеет ли она разваривать рыбнуюмелочь (а какой улов обходится без мелочи?) с луком, маслом и уксусом, отчего врыбёшках исчезают мелкие косточки. Так делала мать самого Коренги,приготовлявшая из распоследних окушков, выловленных детьми, удивительно вкуснуюкашицу для намазывания на хлеб.

«Буду возвращаться, – положил он себе, –обязательно ей расскажу!»

Потом Коренга вспомнил про своего вороватого соседа. Иневольно содрогнулся, представив, как тот ночевал под лодкой на палубе. Было унего там хоть какое-то одеяло? Или меховой плащ?.. Заколйл [28]ведь поди. Рукав на схваченной Тороном руке, помнится, показался Коренгедостаточно ветхим… «Я что, сам должен был в холоде спать, зато с ним полстьюподелиться? – пресёк он ворохнувшуюся было совесть. – А может, ещё исухарями досыта накормить? Это за какое такое добро, интересно бы знать? За то,что горло мне ночью не перерезал?.. Да небось и нету уже его там, сбежал сперепугу!» Когда человек принимается вот так спорить с собою самим, это значит,что в глубине души он всё же недоволен содеянным, и в итоге обычно оказывается,что совесть была-таки права. Коренга сидел нахохлившись и думал о том, как всёбудет, когда корабль двинется в море. Буркун чего-то ради советовал емупривязать тележку, да покрепче: за островами, сказал он, будет качать.