Попытка – не пытка - Елена Хотулева Страница 13

– В протоколе вашего допроса написано, что вы родились в 1971 году. Из этого напрашивается вывод, что в настоящем времени должны жить ваши предки. Кто они?

Я похолодела. Только этого мне не хватало. Сейчас он возьмет и одним росчерком пера лишит меня права на существование.

– Иосиф Виссарионович, – проблеяла я овцой. – Если с ними что-то случится, то у меня не будет шансов родиться в будущем. Они верные вам люди. Их не арестовали ни до 1937 года, ни после. Можно я не буду разглашать их имена?

– Разумеется, нет, – отрезал он и положил передо мной лист бумаги и ручку. – Пишите. Подробно. Имена, фамилии, места жительства и работы.

Я была готова разреветься. Натаныч! Верни меня срочно в 2010 год! Что же делать? Что делать? Вот попала! Доносить на собственных родственников, да не просто, а рискуя лишить жизни и себя, и своих потомков!

Как я ни старалась держать себя в руках, у меня из глаз покатились слезы. Я поняла, каково было жить моим соотечественникам в 1937 году и участвовать в строительстве развитого социализма.

Однако Сталину, как видно, поднадоела вся эта мелодрама, и он в своей ироничной манере сказал:

– Ну что вы, Елена, как вас там по батюшке… Не надо переживать. Мы должны быть с вами в равных условиях. Пока наша с вами история имеет явный перекос: вы знаете обо мне довольно много, я о вас – ничего. Надо исправлять ситуацию. Вытрите слезы и пишите.

Поскольку последние слова прозвучали как приказ, я поняла, что сопротивляться бесполезно. Этот человек заставил капитулировать Германию. Так что же говорить обо мне?

Я тяжело вздохнула и выложила на листок все, что знала обо всех своих предках. За кадром я оставила только то, что мой прадед по отцовской линии был скрытой контрой и даже не разрешал детям, среди которых была моя ныне здравствующая бабушка, приходить к нему в кабинет в красных галстуках и хвалить существующий строй. Как при таком мировоззрении он избежал репрессий и заработал себе имя известного энергетика, оставалось загадкой для всей семьи.

– Вот, – я протянула Сталину злосчастный лист бумаги.

Он забрал его и аккуратно положил в папку:

– Ну что же. Теперь займемся более приятными делами.

Он позвонил секретарю и спросил, сколько еще придется ждать фотографий. Видимо, ему ответили, что понадобится некоторое время. Он приказал поторопиться и, положив трубку, снова обратился ко мне:

– Ваша машина дала мне почву для размышлений. Мои специалисты разобрались в том, как она работает, и я потратил не один час, чтобы ознакомиться со всеми документами, которые вы мне предоставили.

– И что вы об этом думаете? – неожиданно осмелев, вякнула я.

– К сожалению, многое из того, что написано про период до 1937 года, является не более чем фальсификацией. Поэтому доверять информации, касающейся будущего, я не могу. Хотя… Если считать это правдой, то там действительно много интересного.

Я поспешила оправдаться:

– Понимаете, у меня нет доступа к секретным документам. Я могу черпать сведения только из открытых источников и делать выводы, исходя из официальной истории, которую, правда, периодически меняют и переписывают заново.

– И ваша официальная история утверждает, что с 1932 по 1933 год голод унес жизни нескольких миллионов человек, а точнее… – Он посмотрел на какую-то запись и назвал цифру, которую я собственноручно скачала ему с какого-то исторического сайта.

– Так пишут средства массовой информации.

– И что, этим данным серьезные люди доверяют?

Я развела руками:

– Кто-то верит, кто-то нет. А что было на самом деле?

– На самом деле число жертв преувеличено, – отрезал он.

В этот момент зазвонил телефон, и после недолгого разговора в кабинет принесли фотографии. Напечатанные на больших листах, они выглядели очень даже профессионально. Я подумала, что могу гордиться собой как фоторепортер, и с нетерпением стала ждать реакции Сталина на увиденное.

Сначала он быстро пролистал их, останавливаясь на каждом снимке не более секунды, а потом решил перейти к детальному разбору моих трудов праведных.

– Это здесь зачем? – спросил он, поворачивая ко мне изображение храма Христа Спасителя.

Я не могла сдержать злорадной усмешки:

– А это, Иосиф Виссарионович, Дворец Советов. Точнее, то, что сейчас стоит на его месте. Присмотритесь, ведь это не тот храм, который взорвали в 1931 году.

Он, видимо, глазам не мог поверить и сказал:

– Но там уже заложен фундамент и идет активное строительство.

– Да, фундамент есть. Но когда начнется война, все, что успеют построить… А надо сказать, что построят очень мало… Так вот, весь металлический каркас пойдет на нужды военной промышленности. Останется котлован. В шестидесятые годы его используют для открытого бассейна. А в девяностые заново возведут храм. Кстати, он будет с подземной парковкой, то есть гаражами.

– Храм с подземными гаражами? – Сталин еще раз удивленно посмотрел на фотографию и отложил ее в сторону. – Так, разобрались с этим. А все это тоже восстановили? – он показал мне угол возле Исторического музея.

– Да. Причем должна сказать, что процесс восстановления и реставрации церквей идет по всей стране вот уже много лет. И народ, кстати сказать, очень даже рад.

– Допустим. А это чей памятник? – он повернул ко мне Жукова на коне.

В этот момент, видимо, после стресса, который я испытала, настучав на своих предков, мне неожиданно стало как-то весело. Поэтому я перестала себя сдерживать и сказала:

– А это «маршал победы» Георгий Константинович Жуков. Именно он примет в 1945 году капитуляцию фашистской Германии. Ну а все ваши памятники, уж извините, разрушили до основания. Остался только один. Надгробный.

– Почему же вы его не засняли? – спросил Сталин, испепелив меня взглядом.

– Не успела. Чтобы к нему пройти, надо Мавзолей посетить, а в него не каждый день пускают.

Он некоторое время молча рассматривал фотографии, потом показал мне главное здание МГУ:

– Это мне нравится. Ваши пояснения.

Я улыбнулась:

– Однажды этот стиль назовут «сталинским ампиром». Это университет на Ленинских горах – одно из воплощений вашей гениальной идеи о московских высотках.

Он еще раз посмотрел на изображение универа, усмехнулся и предложил мне прокомментировать остальные снимки. Порадовавшись перемене в его настроении, я рассказала про то, как делала свой любительский репортаж, и пояснила, что именно и почему я сняла на пленку.

– Так. Сколько времени вы еще пробудете здесь? – спросил он, когда я наконец-то замолчала.

– Четыре минуты.

– Жаль. Я бы хотел продолжить наш разговор…