Кровь-камень - Дэвид Геммел Страница 12

– Вы же поняли, о чем я говорил, – отозвался Мередит с упреком.

Иеремия кивнул, и несколько минут они сидели в дружеском молчании. День прошел очень удачно. Фургоны покрыли большое расстояние по равнине и остановились на ночлег в тени зубчатого горного хребта. Чуть севернее со скалы срывался водопад, и для стоянки странники – выбрали место у начинавшейся от него речки. Женщины и дети собирали хворост в роще на склоне для вечерних костров, а почти все мужчины отправились поискать дичи. Шэнноу отдыхал в фургоне Иеремии.

Появилась Исида с охапкой хвороста и бросила ее к ногам Иеремии.

– Тебе не вредно немножко поработать, – сказала она, и оба они заметили усталость в ее глазах и легкую лиловатость под ними.

– У старости есть свои привилегии, – сказал Иеремия с вымученной улыбкой.

– Ты, наверное, про лень, – отрезала она и повернулась к рыжему молодому доктору: – А у вас какое извинение?

Мередит покраснел и вскочил на ноги.

– Простите! Я… Как-то не подумал. Что мне надо делать?

– Вы могли бы помочь Кларе собирать хворост. Вы могли бы ободрать и выпотрошить кроличьи тушки. Вы могли бы пойти на охоту с другими мужчинами. Бог мой, Мередит, от вас никакого проку! – Повернувшись на каблуках, она решительным шагом направилась назад в рощу.

– Она слишком много работает, – сказал Иеремия.

– Она – настоящий боец, Иеремия, – грустно ответил Мередит. – Но она права. Я чересчур много времени провожу в размышлениях – в мечтах, если хотите.

– Некоторые люди – прирожденные мечтатели, – сказал Иеремия, – ничего дурного в этом нет. Пойдите помогите Кларе. Она же почти на сносях, и таскать хворост ей ни к чему.

– Да… Да, вы правы.

Оставшись один, Иеремия соорудил кольцо из камней и тщательно сложил в нем хворост так, чтобы он сразу разгорелся. И не услышал, как к нему подошел Шэнноу, обернувшись только на скрип кресла Мередита, в которое тот опустился.

– Вид у вас окрепший, – сказал старик. – Как вы себя чувствуете?

– Идущим на поправку, – ответил Шэнноу.

– А ваша память?

– Тут где-нибудь поблизости есть селение?

– Почему вы спрашиваете?

– Когда мы еще ехали, я увидел вдали дым.

– Я его тоже видел, – сказал Иеремия. – Но если удача нам улыбнется, завтра вечером мы уже будем далеко отсюда.

– Удача?

– В наши беспокойные времена странников не слишком привечают.

– Почему?

– Нелегкий вопрос, мистер Шэнноу. Быть может, люди, привязанные к одному какому-то месту, завидуют нашей свободе. Быть может, они видят в нас угрозу своему обычному укладу. Иными словами, я не знаю причины. С тем же успехом вы могли бы спросить, почему людям нравится убивать друг друга или почему им куда легче ненавидеть, чем любить.

– Вероятно, дело в собственничестве, – сказал Шэнноу. – Когда люди пускают где-нибудь корни, они осматриваются по сторонам и начинают считать, что все вокруг принадлежит им – олени, деревья, самые горы. А тут являетесь вы, убиваете пару оленей, и они видят в этом воровство.

– Конечно, отчасти и так, – согласился Иеремия. – Но вы не разделяете такую точку зрения, мистер Шэнноу?

– Я никогда нигде не пускал корней.

– Вы загадочны, сэр. Вы многознающи, вежливы, и все-таки у вас облик воина. Я это вижу. Мне кажется… вы смертоносный человек, мистер Шэнноу.

Шэнноу медленно кивнул, и взгляд его темно-синих глаз встретился со взглядом Иеремии.

– Вам незачем меня опасаться, старик. Я не зачинатель войн. Я не краду, и я не лгу.

– Вы участвовали в той войне, мистер Шэнноу?

– Насколько помню, нет.

– Большинство мужчин вашего возраста участвовали в войне Единения.

– Расскажите мне о ней.

Но старик не успел ничего сказать. К ним подбежала Исида.

– Всадники! – крикнула она. – И вооруженные.

Иеремия встал и прошел между фургонами. Исида шла рядом с ним. К ним присоединились еще женщины и дети. Доктор Мередит, прижимая к груди охапку хвороста, застыл на месте рядом с беременной женщиной и ее двумя дочками. Иеремия приложил ладонь к глазам, загораживая их от лучей заходящего солнца, и пересчитал всадников. Пятнадцать, и все вооружены. Во главе ехал худощавый молодой человек с совершенно белыми, по плечи, волосами. Отряд легкой рысью приблизился к фургонам и остановил коней. Белобрысый наклонился с седла.

– Кто вы? – спросил он с нотой пренебрежения в голосе.

– Я Иеремия. А это мои друзья. Белобрысый поглядел на раскрашенные фургоны и что-то тихо сказал всаднику справа от себя.

– Вы верные последователи Книги? – спросил он затем, переводя взгляд на Иеремию.

– Конечно, – ответил старик.

– У вас есть документ, подтверждающий Клятву? – Его голос стал мягким и превратился почти в шипение.

– Нам никто не предлагал принести клятву, сэр. Мы странники и редко остаемся возле селений настолько долго, чтобы нас спрашивали о нашей вере.

– Я спрашиваю о ней, – сказал белобрысый. – И мне не нравится твоя дерзость, фургонщик. Я Аарон Крейн, Клятвоприимец селения Чистота. Знаешь, почему мне поручили этот пост? – Иеремия покачал головой. – А потому, что я наделен даром обличения. Я учую язычника с пятидесяти шагов. А в Божьем краю таким места нет. Они пятно на лике земли, зловредная язва в плоти планеты и мерзость в глазах Божьих. Прочти мне сейчас же двадцать второй псалом.

Иеремия тяжело вздохнул.

– Я не книжник, сэр. Моя Библия у меня в фургоне… Я схожу за ней.

– Ты язычник, – завизжал Крейн, – и твой фургон будет сожжен! – Извернувшись в седле, он махнул всадникам. – Пусть головни в их кострах послужат вам факелами. Сожгите фургоны!

Всадники спешились и ринулись следом за Крейном. Иеремия встал перед ними.

– Прошу вас, сэр, не… – Его отшвырнули. Иеремия тяжело ударился о землю, однако кое-как поднялся на ноги в ту секунду, когда Исида подбежала к тому, кто ударил его, занося кулак. Он отшвырнул и ее.

И Иеремия в бессильном отчаянии смотрел, как отряд окружает костер.

Аарон Крейн пребывал наверху блаженства. Он был рожден для этого труда, для очищения земли, ее освящения, дабы сделать ее достойной верных последователей Книги. А фургонщики были закоснелыми изгоями, не внимающими велениям Господним. Мужчины – бездельники и лентяи, бабы все подряд шлюхи. Он посмотрел на белокурую, которая чуть не ударила Лича. Ветхая одежонка, груди так и выпирают из шерстяной рубахи. Хуже шлюхи, решил он, чувствуя, как распаляется его гнев. Он уже видел, как пылают фургоны, а язычники молят о пощаде. Но милосердие не для таких, как они, это он знал твердо. Пусть молят о милосердии перед престолом Всевышнего. Да, они все умрут, решил он. Кроме, конечно, детей – он же не какой-нибудь варвар.