Кровь пьют руками - Андрей Валентинов Страница 12

Сучонку — по шее. А еще лучше — за шею, за «яблочко», и пусть зовет своего сладенького Алика!

Знакомая дверь — уже с новым замком и новыми петлями. Зато звонок старый. Теперь встать слева, если что — не попадут.

Шаги!

Я ждала вопроса, дурацкого «Кто там?», но открыли сразу. Точнее, открыл. Гражданин Залесский — в тапочках, в спортивных штанах, старых, вздутых на коленях, в грязной майке.

— Вы?!

Можно не отвечать — вопрос риторический. «Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?»

Я улыбаюсь, отступаю на шаг. Способ старый — для дурачков. Писатель-алкаш переступает порог…

Левая тапочка летит в сторону. Гражданин Залесский покорно сгибается в поклоне, шипя от боли. А как не согнуться, когда его кисть — за спиной, вывернута пальцами к затылку, стоит мне двинуть рукой…

— Ни звука! Дернешься — больно будет! Понял? Если понял — кивни!

Он медлит, и я слегка додавливаю. Теперь гражданин Залесский не шипит — стонет. Я же предупреждала!

— Ну что, сладкий мой, понял? Или руку сломать?

Кивок. Вот и хорошо!

— Теперь — вниз! Медленно!

Он подчиняется без звука — то ли перепуган до смерти, то ли о кентах у подъезда вспомнил. Но и я помню о них. Не помогут тебе кенты, писатель!

Руку не отпускаю, хотя бежать ему некуда. Пусть почувствует, ощутит каждую ступеньку. Выход! Уже? Да, уже.

— Стой! Налево, в подвал!

Подвал я приметила еще в первый свой визит. Дверь сорвана в незапамятные времена, ступеньки сбиты. Наверно, здешние пацаны подружек затаскивают — тискаться. Вот и мы этим делом займемся!

Ступеньки кончились. Вокруг темно, и я отпускаю его руку.

Отбрасываю гражданина Залесского к стене.

— Стоять! Дернешься — стреляю. У меня глушитель — не услышат!

Кажется, поверил. Дыхание стало чаще — страшно! А мне каково, ублюдок?

— Ну, добрый вечер, Олег Авраамович!

— Добрый… добрый вечер…

— Отвечать будете тихо и короткими фразами.Ясно?

— Ясно! Но Эра Игнатьевна, почему?!

Очнулся! Рано очнулся, самое интересное впереди!

Я прислушиваюсь — наверху тихо. Из квартиры никто не вышел, кенты колесят на улице. Вот и славно! Спросить о пленке? Нет, ведь есть еще и распечатка, значит, не вслепую работал!

— Вопрос первый. Какое вы имеете отношение к Эмме Александровне Шендер? Молчит. Затем изумленное:

— К кому?

Ударить? Так, чтобы завыл, скорчился, упал прямо на грязный цемент?

— К Эмме Шендер. Там, где она живет, ее обычно называют Эми. Иногда — Эмма.

Молчит. Может, и вправду не знает? Дал ему гражданин Молитвин (или еще какой-нибудь мерзавец) пленку, дал распечатку. Или не давал, сразу Петрову сунул?

Достаю диктофон. Палец скользит, никак не может найти переключатель.

«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!»

«Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка! Вот, капрал свидетель…»

Выключаю. Молчит.

— Слушаю вас, Олег Авраамович!

— Это не ваше дело! Слышите! Не ваше! Ого! Откуда только голос прорезался!

— Не шумите, Олег Авраамович! Итак, что вы знаете…

— Это… Это вас не касается!

Бью. В полную силу, до боли в запястье. Пыльный мешок с отрубями грузно опускается к моим ногам.

— Можете… Можете забить меня до смерти… Не скажу… Это — не ваше дело!

До смерти! С удовольствием! И плевать на Первач-псов вкупе со Святым Георгием!

— Это мое дело, Олег Авраамович! Эмма Шендер — моя дочь. Сейчас она живет в США, побережье Южной Каролины, Стрим-Айленд…

…Прыг-скок. Прыг-скок. Прыг-скок… Мяч катится по пляжу, по сверкающему на солнце белому песку и мягко падает в воду. Девочка бежит за ним, но внезапно останавливается, смотрит назад…

Я сама нашла это место — самое тихое и далекое, какое только могла предложить Восьмая Программа. Уговорить свекровушку было непросто, ох как непросто! Да и не свекровь она вовсе — Сашина тетка, старая, злая, как ведьма, меня на дух не переносит. Помогла жадность — в глухомани пособия гуще, а дальняя родня в Чикаго обещала присмотреть за девочкой, если старуху кондратий . хватит. Но жива ведьма, здорова даже — видать, климат на этом Стрим-Айленде способствует!

— Вы… Вы говорите правду? В его голосе — удивление, и это решает все. Такое не сыграть. Не знал. Работал втемную. Точнее, его работали.

— Зачем мне врать, Алик? Эмма живет там уже восемь лет, сейчас ей шестнадцать, у нее есть парень по имени Пол, он тоже из эмигрантов…

— Был.

Его голос дрогнул. Был? «Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!» «Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка!..»

— Извините, Эра Игнатьевна, но я вам не верю.

Я оглядываюсь — темно. Ни спичек, ни зажигалки. Черт, дьявол!..

— Поднимемся наверх. Только не вздумайте бежать!

На улицу выходить ни к чему, в подъезде горят лампочки. Темновато, но сойдет.

— Вот фотография! Смотрите! Я достаю снимок — свежий, только что из. принтера — и лишь тогда понимаю, какую делаю глупость. Он никогда не видел Эмму! Я сама — сама, дура! — показываю ему, как она выглядит…

— О Господи! Пашка!

Теперь настает время удивляться мне. Какой еще Пашка? Пол?

— Хорошо. Я вам верю.

Его голос становится тихим и каким-то странным, словно этот мальчишка постарел сразу на много лет.

— Эми звонила мне несколько дней назад,. чтобы сообщить о гибели моего отца и… и брата. Паши. Павла Авраамовича Залесского. Они живут… жили на Стрим-Айленде последние годы — переселились из Милуоки по Восьмой Программе.

Не врет? Нет, не врет! Ну и родственничек у бедняги Пола! Но даже если так…

— Пленка. И распечатка. Откуда? Кто вам их передал?

Он качает головой, на губах — грустная усмешка.

— Никто. Все это… получено в пределах моей квартиры. Можете считать это научным опытом. Или спиритическим сеансом — как вам больше по душе.

Научным опытом? Неужели эти штукари способны?! Но ведь сюда не зря прислали Игоря! Игорь! Его можно спросить! Или нельзя?

Во всяком случае, не сейчас.

— Вы, Эра Игнатьевна, прочитайте распечатку. Там понятнее, чем на пленке.

Теперь он говорит еле слышно, и я начинаю догадываться, что парню тоже нелегко. Тоже?! Отец погиб, брат погиб… В голове эхом сумасшествия отдается: «…будут и там наших внуков рожать — и для кого-то появится дом… дом, из которого…»